Адольф Гитлер. Том 3 - Иоахим К. Фест
Перед лицом неожиданной неуступчивости другой стороны Гитлер вновь выступил в роли обиженного. «Вести переговоры дальше хоть в какой-то форме вообще не имеет смысла, — кричал он во второй половине дня 26 сентября сэру Горацию Вильсону, который прибыл в рейхсканцелярию с посланием Чемберлена. — С немцами обращаются как с черномазыми. Даже с Турцией не отваживаются вести себя так. 1 октября Чехословакия будет такой, какой он хочет»[212]. Затем он сообщил Вильсону, что не пустит в дело свои дивизии только в том случае, если пражское правительство примет Годесбергский меморандум до 14 часов 28 сентября. В последние дни перед этим он всё время колебался, взять ли курс на не связанный с каким-либо риском половинчатый успех или же на сопряжённый с опасностями полный триумф, последний вариант в гораздо большей степени отвечал его радикальному темпераменту, ему больше хотелось завоевать Прагу, чем получить в виде подарка Карлсбад и Эгер. Напряжение, которое он испытывал в эти дни, разрядилось в знаменитой речи в берлинском Дворце спорта, которая ещё больше обострила кризис, правда, он противопоставил ему заманчивую идиллию континента, который наконец-то обретёт покой:
«А теперь перед нами стоит последняя проблема, которую надо решить, и которая будет решена! Это последнее территориальное требование, которое я должен предъявить Европе, от него я не отступлюсь и его я, будет на то воля Божья, выполню».
Он с сарказмом вскрыл противоречия между принципом самоопределения и реальностями многонационального государства, при описании хода кризиса не преминул сыграть эффектную роль оскорблённого, с ужасом изображал террор в Судетской области, называл цифры беженцев, которые он в силу своей закомплексованности на цифрах и рекордах резко преувеличил:
«Мы наблюдаем страшные цифры: в один день 10.000 беженцев, на другой день — 20.000, на следующий — уже 37.000, двумя днями позже — 41.000, затем 62.000, потом 78.000, а теперь — 90.000, 107.000, 137.000 и сегодня 214.000. Становятся безлюдными целые районы, сжигаются населённые пункты, немцев пытаются выжить гранатами и газом. А Бенеш сидит в Праге и убеждён: «Мне всё сойдёт с рук, в конце концов, за мной стоят Англия и Франция». Теперь, соотечественники, настало, как мне думается, время назвать вещи своими именами… 1 октября ему придётся передать нам эту область… Теперь решение за ним! Мир или война!»
Он ещё раз заверил, что не заинтересован в ликвидации или аннексии Чехословакии: «Не хотим мы никаких чехов!» — воскликнул он с чувством и к концу выступления вошёл в состояние экзальтации. Уставив глаза в потолок зала, подогреваемый величием момента, ликованием масс и собственным пароксизмом, он, словно отрешившись от всего, завершил речь словами:
«Я иду впереди своего народа как его первый солдат, а за мной, пусть это знает весь мир, идёт народ, не тот, что в 1918 году… Он будет воспринимать мою волю как свою, точно так же как я подчиняю свои действия его будущему и его судьбе. И мы хотим укрепить эту общую волю, чтобы она была сильной, как во время борьбы, когда я, простой неизвестный солдат, вышел на поле битвы, чтобы завоевать рейх… Я прошу тебя, мой немецкий народ: вставай за мной, мужчина за мужчиной, женщина за женщиной… Мы исполнены решимости! Пусть господин Бенеш теперь делает свой выбор!»
Несколько минут бушует буря оваций; пока Гитлер, весь вспотевший и с остекленевшим взглядом возвращается на своё место, на трибуну поднимается Геббельс: «Ноябрь 1918 года у нас больше никогда не повторится!» — воскликнул он. Американский журналист Уильям Ширер видел со своего места на галерее, как Гитлер посмотрел на Геббельса, «как будто это были те слова, которые он искал целый вечер. Он вскочил, описал правой рукой в воздухе большую дугу, ударил по столу и изо всех сил прокричал, с таким фанатизмом, который я никогда не забуду: «Да!» Потом он в изнеможении опустился на стул»[213]. «В этот вечер Геббельс ввёл в обиход пропаганды лозунг «Фюрер, приказывай! Мы идём за тобой!» Массы скандировали его ещё долго после окончания мероприятия. При выходе Гитлера они начали петь: «Господь, вложивший в руку меч»».
Ещё окрылённый пылом и истерией предшествующего дня, Гитлер в следующую среду ещё раз встретился с сэром Горацием Вильсоном. Если его требования будут отклонены, пригрозил он, Чехословакия будет разбита; когда Вильсон возразил, что Англия предпримет военные шаги, если Франция будет вынуждена поспешить на помощь Чехословакии, Гитлер заявил, что он может только принять это к сведению: «Если Франция и Англия хотят нанести удар — пусть наносят. Мне это безразлично. Я готов ко всем вариантам развития событий. Сегодня вторник, раз так — в следующий понедельник между нами будет война»[214]. В тот же день он предпринял дальнейшие мобилизационные меры.
Однако вторая половина дня 27 сентября опять приглушила его эйфорию. Чтобы проверить, с каким восторгом население готово к войне и укрепить его, Гитлер приказал 2-й моторизованной дивизии пройти на пути из Штеттина к чехословацкой границе через столицу рейха по широким улицам, образующим восточно-западную ось, по Вильгельмштрассе и перед рейхсканцелярией. Вероятно, он надеялся, что этот военный спектакль, о котором было объявлено заранее, привлечёт на улицы людей и пробудит в них ту воинственную лихорадку, в обстановке которой после соответствующего обращения с балкона рейхсканцелярии со всех сторон зазвучит призыв пустить в ход силу. На самом же деле картина, описанная в дневнике одним иностранцем, была такой:
«Я вышел на угол Вильгельмштрассе — Унтер ден Линден, ожидая, что увижу там огромные толпы народа и сцены вроде тех, которые описывали в момент начала войны в 1914 году — с криками восторга, цветами и целующими солдат девушками… Но сегодня люди быстро исчезали в метро, а те немногие, кто остался стоять, хранили полное молчание… Это была самая впечатляющая демонстрация против войны, которую я когда-либо видел.
Потом я прошёл по Вильгельмштрассе к рейхсканцелярии, где на балконе стоял Гитлер, принимая торжественный марш войск. Там стояло самое большее человек двести. Гитлер нахмурился, явно обозлился и вскоре ушёл, не пожелав принимать торжественный марш проходящих частей»[215].
Отрезвляющее действие
