Фаина Сонкина - Юрий Лотман в моей жизни. Воспоминания, дневники, письма

«Не беспокойся, когда буду умирать – позову, что же: тогда и карты на стол…» (77 г.).

(Приписка рукой Ф.С. от 6.1.97 – «не позвал…»)

Юрочка, расставаясь, все просил меня не болеть, а когда я сказала, что теперь не болею после его отъездов, – бросил: «Болеть и скучать!» (30 марта 77 г.).

«Мы, как приговоренный к повешению, не верящий, что казнь состоится, и думающий о том, что ему ботинки жмут, – так и мы: не верим, что завтра не увидимся, что разлука на несколько месяцев, а ведь надо бы трезво все обсудить. Не можем. Мы никогда этого не делаем» (2 февраля 1977 г.).

Ю. считал, что у него много недостатков: одним никогда не страдал – завистью. Это чувство ему совершенно чуждо. Думает, что судьба много ему отпустила, и неизвестно, за что. И что он всегда помнит об этом (сентябрь 77 г.).

Он в метро уступил даме место, а она ему: «Сиди, дед!» (23 апреля 77 г.)

«Меня только Кэрри[135] понимает, а больше никто. Она на меня не лает, какой бы злой я ни был. Глядит и глазами спрашивает: “Ну что, устал? Даже погулять со мной не можешь, да?”» (77 г.).

Сказал мне однажды, что Кэрри в старости молила его глазами: «Сделай, чтобы я была молодой», а он ей глазами же отвечал: «А меня кто сделает молодым?» (77 г.).

«Ах, как я устал и никак не могу отдохнуть» (апрель 77 г.).

Поразительна в Юре эта отзывчивость на всякое горе-беду. Однажды, мы только успели поздороваться – в один из этих августовских дней – и сразу же он: «Мне так жалко твоего Андрея[136], я думал о нем». Это по поводу кожной болезни Андрея (11 сентября 77 года).

«Люби меня, а если разлюбишь, соври, что любишь» (повторял несколько раз).

Я вспомнила наши обеты девять лет назад: не врать, если разлюбишь. «Я стал слабым. Очень сдал за прошлый год…» (2 апреля 1977 г.)

Мы говорили о том, что худо без веры жить, плохо терпится во всяких невзгодах. Особенно, он заметил, когда несчастье постоянно и бессмысленно (апрель 1977).

Ему очень нравится роман Окуджавы. О вставной главе о Николае I говорил, что вот пишут литераторы романы – дрянь, хотя по мемуарам и источникам, а у Булата язык архаичен, (…) – а получается удивительно живо и правдоподобно – талант! Собирается написать ему – ведь не прислал тот ему сборничка, хотя Юра ему – 2 свои статьи (январь 1977 г.).

О Пушкине и Дантесе. У Ю. своя версия гибели Пушкина. Пушкин был ненавистен Дантесу, Долгорукову, Геккерну тем, что любил женщин. Дантес – выходец из знаменитой французской военной школы, был мужеложцем, как и многие в этой школе. Он был «женой» Геккерна, и любить женщин в его среде почиталось «кучерским» занятием. И в Наталью Николаевну он влюблен вовсе не был. А она, бедняжка, в 25 лет влюбилась в него без памяти! Пушкин ненавистен им был тем, что нравился женщинам… (77 год).

Меня очень поразил его рассказ о том, как трудно у них русским студентам: все на нем<ецком?>[137] языке, не умеют сами организовать досуг, надо много работать – не выдерживают, хотя конкурсы небольшие. Главное, что странно: мало кто специализируется по литературоведению (отчасти он спецкурс читает, чтобы заинтересовать) – в моде методика, по коей диплом можно состряпать в 2 недели. Удивительно! (2 сентября 1977 г.).

Какая непритязательность: жара, холод, метро, голод – все терпит, ничего не просит, не жалуется. Я иногда забываю, с каким человеком имею дело: такой домашний, милый, свой, ребячливый. (5.9.77 г.)

Юра смеясь, рассказал такую историю. М. Маенова сказала, что Пятигорский стал совсем сумасшедшим. По докладу, который она слушала в Нью-Йорке. Хотя другой, американец, докладом восхищался. Сделав доклад, Пятигорский поблагодарил за внимание, «тем более, – сказал он, – что вы ничего не поняли». Этим замечанием он сделал высший комплимент, ибо понять и дурак может, а вот не понять… (78 г.).

Он рассказывал мне в Монине в связи с монографией Пушкина (…) что и дневники Вульфа нельзя читать буквально: это не перечень действительных событий, это то, как они друг друга воспринимали, какими хотели бы видеть события, etc. (78 г.).

Радегаст Паролек, чех, бывший выпускник нашего университета, рассказал мне в Праге, что там наконец выходит книга Ю.М. «Структура художественного текста», в переводе его жены Ольги и с предисловием Дрозды, которое подписал Паролек (!!). Книжка пролежала без движения 5 лет, потому что Лазарев из Союза (!!) его не выпускал. И как вообще в Чехии плохо, даже антисемитизм, которого никогда не было. Паролек, как и Ю., верил, что время всех разоблачит, «ведь они везде ставят свои подписи» (октябрь 78 г.).

Была и есть еще одна особенность наших отношений. Я всегда понимала (и сейчас), что он – натура исключительная, человек поразительно целеустремленный и чернорабочий в науке. При этом – профессор в 10 вечера бегает на вокзал (ибо все закрыто) за хлебом, за картошкой, после лекций его портфель с двумя томами академического Пушкина наполняется всем необходимым для насыщения 6 голодных взрослых человек. «Периодически бывают домработницы: два праздника: когда приходят и когда уходят…» (78 г.)

В день нашей годовщины дошли до Маяковской и простились в метро… говорил мне по дороге, что не ссоримся все 10 лет – и стало еще лучше, потому что «слишком долгий затяжной прыжок без парашюта – долго ждали» (27 января 1978 г.).

Бывает, говорит мне: «Я старик», и это кокетство, а бывает – правда. (1978 г.)

Юрочка приехал в пятницу – 22. Оказывается, 20 «собирал яблоки» (весь Университет на картошке, его кафедра яблоки собирала) и выехать не смог. (25 февраля 78 года.)

У Юрочки совсем нет денег – даже долг мне не отдает, и не помнит – сколько. Мне абсолютно не жалко этих 30 руб. (он говорит: то 10, то 25), но больно за него… М.б. он рассчитывал на ВААП (он звонил от меня, спрашивал, не поступили ли деньги, т. к. книжка вышла в Японии, Италии, статьи в Америке), но денег нет (25.2.78).

Я очень люблю нечаянные радости. Его доклад в Ин<ститу>те славяноведения 27 – в его последний день[138] был прекрасен. Я сидела и не могла наслушаться. О заграничном путешествии Карамзина по «Письмам русск<ого> путе<ешествен>ника». Я надеялась отдать ему завтрак на дорогу и бежать. А он – в 10 минут раскидал всех и ринулся бежать со мной. Была Оля Ревзина (это Ревзиновские чтения) с сыном, вел В.В. Иванов, было много молодых, Падучева, Шрейдер – из ВИНИТИ, Николаева и др. (…) Я сказала, что потрясена докладом, – он посмеялся, что я говорю ему то же, что он старому Зайончковскому после выхода очередной книги: каждая ваша книга лучше предыдущей. Но это все шутки, а серьезно – ведь он и сам знает, что доклад прекрасен. (30 марта 1978 г.)