Отто Кариус - "Тигры" в грязи.

Через три часа противник был выбит, и наша пехота снова оказалась на прежних позициях. Один из офицеров заслуживает того, чтобы быть упомянутым особо. Майор Хаазе во главе своего батальона штурмовал позиции русских с впечатляющим натиском и мужеством.

Такого рода действия напомнили мне об историях, которые рассказывал мой отец о том, как в Первую мировую войну офицеры с обнаженными клинками шли в атаку впереди своих солдат. В ходе атаки мы смогли уничтожить еще два «Т-34». Но русские следующим утром, на заре, снова атаковали у Лембиту силами до роты. Они были отброшены назад после часового боя. Та же участь постигла атаку, предпринятую около полудня. И опять они потеряли два танка и 45-мм противотанковое орудие, но все не сдавались. Выбрали непривычное время для того, чтобы атаковать, и обрушились на наши позиции в три часа утра. Мы только сонно отстреливались в темноте, и противнику, наконец, удалось захватить развалины в центре.

Мы были научены горьким опытом отпора, который получили у железнодорожной насыпи, и на этот раз не стали тянуть. Я провел контратаку с десятью пехотинцами, и спустя два часа развалины в центре опять были в наших руках, и мы на них закрепились. Несмотря на то что мы оставили русским не много времени, они успели подтянуть две 76,2-мм противотанковые пушки, которые поначалу доставили нам немало хлопот.

Отбитый ряд развалин укреплений в центральной части имел решающее значение. Будь они потеряны, и усадьба тоже не продержалась бы долго. Весь фронт обороны на нашем участке был бы развален. Конечно, они были столь же важны и для противника.

Русские возобновили атаку через два часа. Развалины в конце концов пришлось снова оставить после того, как четыре пехотинца, в том числе командир опорного пункта, были убиты. Оставшиеся шесть человек не могли сдержать русскую пехоту и укрылись в усадьбе.

Тогда мы со всеми тремя танками расположились вокруг усадьбы. Ее нужно было удержать любой ценой. Поскольку радиостанция пехоты была разбита прямым попаданием, я отправил фельдфебеля Грубера на танке на командный пункт полка за подкреплением.

Пехотинцы не могли возвращаться пешком. Русские и в самом деле играли с нами в кошки-мышки, все время атакуя в том месте, где нас не было. После полудня фельдфебелю удалось подбить еще два русских танка в пункте 33. 7.

До наступления темноты мы начали новую контратаку против центральных развалин. Полчаса спустя они были в наших руках. Эта атака должна была стать нашей последней атакой до того, как позднее мы пойдем в атаку на «восточный мешок» и установим более выгодную линию фронта далее к югу в рамках «операции Штрахвица».

Огромные потери в живой силе и технике заставили русских сделать передышку. Заслуга в этом принадлежала главным образом нашим славным пехотинцам. Она продемонстрировала в эти дни сверхчеловеческие возможности. В количественном отношении она была слишком малочисленна, для того чтобы удерживать свои позиции перед превосходящими силами.

Несмотря на это, пехотинцы постоянно атаковали и выбивали противника с его позиций. Это достижение может оценить тот, кто побывал в подобной ситуации. Словами невозможно описать такую боевую активность.

После того как положение восстановилось, я расставил свои «тигры» на равнине, чтобы прикрывать железнодорожный переезд. Своим артиллерийским и минометным огнем русские вынуждали нас постоянно менять позиции. Мы действовали, не имея никакого укрытия. Противник мог следить за всеми нашими передвижениями, особенно после того, как занял восточные развалины на нашей стороне железнодорожной насыпи. Он не давал нам никакого покоя.

Как всегда бывало в таких ситуациях, я приказал, чтобы ни один танк не давал задний ход, не получая подсказок по радио от соседнего танка. Командир двигающегося «тигра» не мог видеть непосредственно, что происходит позади его танка. Он всегда подвергался опасности застрять, двигаясь назад, особенно потому, что водитель был совершенно «слеп». Путь движения соседнего танка также приходилось все время прослеживать. При движении танка назад гусеничная лента могла соскочить с зубьев ведущего колеса при осуществлении даже легких поворотных движений, особенно в грязи или в снегу. Если это происходило, то танк становился обездвиженным. Не оставалось ничего иного, как разъединять гусеничную ленту.

Несмотря на опыт и постоянные напоминания, это было серьезной проблемой. Попав под обстрел, фельдфебель Грубер вдруг повернул танк назад и направил прямо в воронку от бомбы. Вероятно, он не настроил как следует свою рацию и не видел, как я ему сигналил. Поэтому я не смог предотвратить его въезда в воронку от бомбы.

Только дульный тормоз его пушки выглядывал из воронки. Неожиданно он установил со мной радиосвязь и ругался, как пьяный моряк, по поводу своего невезения. Никто из членов экипажа не мог вылезти, потому что русские, как бешеные, палили по танку Грубера.

Ситуация складывалась не из приятных. Я, конечно, сразу же подумал о «веселенькой» перспективе освобождения танка ближайшей ночью. В довершение всего у моего «тигра» была повреждена муфта, и его нельзя было использовать как тягач. Поэтому нам очень повезло, что в ту ночь Цветти прибыл на фронт в своем только что отремонтированном танке. Вместе с Кершером они вызволили «маленького Макса» и его экипаж из неприятной ситуации. К сожалению, не все прошло гладко.

Русские вновь открыли пальбу при появлении двух танков. Они, конечно, знали, что мы попытаемся вытащить потерпевший аварию «тигр». В течение дня они присматривались к этой дурацкой бомбовой воронке.

Одна из мин, специально приспособленная для борьбы с танками, пробила люк радиста на одном из наших танков. Снаряд ударил почти вертикально, и вся сила взрыва пришлась на ноги несчастного радиста. В последние несколько дней обходилось без жертв, и вот теперь, во время спасения другой машины, жертвой стал этот парень. Он только что прибыл в роту. Ему, наверное, едва исполнилось восемнадцать, и это была его первая боевая операция. В бункере мы наложили бедному парню повязку. Должно быть, он терпел невыносимую боль. Жаловался на боль в левой ступне, еще не осознавая, что ее уже больше не было.

Это ужасное зрелище потрясло меня сильнее, чем все операции нескольких последних дней.

В его глазах я видел смесь надежды и страха. В конце концов, он был еще наполовину ребенок, обнаруживший себя лежащим там, в танке с раздробленной ступней и жуткой болью. Он только бессвязно твердил: