Валерий Перевозчиков - Живая жизнь. Штрихи к биографии Владимира Высоцкого

— Как это можно — то Бах звучит у вас, то — Высоцкий… Низкий стиль и высокий… Эклектика!

Меня задело именно это непонимание принципа театра: если музыка работает на спектакль, значит, она годится, значит, она нужна. Значит, они равновелики в данной ситуации — Бах и Высоцкий. Как это может не понимать тот, кто должен первым это понять, — театральный критик!

Моя ответная речь на этом памятном худсовете вызвала благодарность Владимира. Он схватил меня за руку, когда все уже расходились, и, притянув к себе, сказал полушепотом только одно слово:

— Спасибо!

Из всех картин, встреч, разговоров, работы, мимолетных диалогов — передо мной остается только одна, висящая каким-то кошмарным символом, — предложенная как «проба» режиссером и опробованная актером Высоцким.

Репетиция «Гамлета». Мизансцена до начала пролога. Занавес закрыт. Один актер на сцене — Высоцкий (еще не Гамлет) поет под гитару Пастернака:

Шум затих. Я вышел на подмостки.Прислонясь к дверному косяку,Я ловлю в далеком отголоскеЧто случится на моем веку…

Вдруг — страшный удар инструмента об пол. Звон или стон струн — звук непередаваемо страшный. Разбитая дека и висящие в лучах световых пистолетов струны — искривленными спиралью лучами. Задуманная режиссером, выполненная актером «игра»!

…Ведь это как ребенка убить… Мне трудно, тяжело сейчас это вспоминать. Пусть лучше другие передадут мою реакцию: она была однозначна — этого нельзя делать. Помню, как и Владимир с ужасом смотрел на обломки, как будто думал: «Что же это я наделал?» и - молчал.

В «Гамлете» он, конечно, сыграл себя. Играл смерть Гамлета — и получил смерть… Или выиграл?.. Оба принципа совместились, совпали…

И только однажды, только раз, они были смещены, спутаны: в первой постановке — равной коллективной исповеди — спектакля «Памяти Высоцкого» (в первом его варианте). Театр играл смерть Высоцкого и исповедовался в этой агонии. Ставил знакомым почерком все тот же режиссер… Отработанные, тщательно рассчитанные музыкальные акценты… Нахождение эстетики в ситуации, не допускающей эстетизма, эстетирования…

Для меня это зрелище — до сих пор загадка (правда, оно несколько смягчено позднейшей режиссурой). Но в его разгадке, я чувствую, кроется критерий моральной оценки всего происшедшего за эти двадцать с лишним лет с театром, с режиссером, с Владимиром Семеновичем Высоцким, со всеми нами, знавшими его.

Эту моральную оценку сейчас, я думаю, никто истинно дать пока не в состоянии, потому что теперь, в 1990 году, люди с улицы, просто народ — перехватил и взял на себй те великие принципы, о которых я говорил и которые теперь стали его принципами — то есть, его Судьбой.

15 июня 1990 г. Коктебель

Луиджи НОНО (Италия)

— Луиджи, как Вы — знаменитый итальянский композитор — оказались здесь, в Театре на Таганке, в кабинете Юрия Петровича Любимова?

— Юрий — мой большой друг, мы вместе работали в Италии, в Милане… И когда я узнал, что он вернулся в Россию, то зашел поприветствовать Любимова на его собственной территории. Его возвращение имело большой резонанс во всей Европе, где Любимова знают и любят. И я хочу сказать: да здравствует Юрий — «мондиаль» (зд. — всемирный)! Но к этой радости примешивается горечь: я больше не увижу здесь Владимира Высоцкого — актера, поэта, певца, которого я очень любил…

— Так Вы знали Высоцкого?

— Я знал Высоцкого, мы были знакомы… Здесь, на Таганке, я видел его в нескольких спектаклях. После спектаклей были встречи в каких-то домах: разговаривали, спорили, пили, конечно, но Высоцкий только пел. Потом я встречал его во Франции во время гастролей Таганки. Видел в Париже Высоцкого в «Гамлете» — абсолютно новаторская концепция Любимова. А особенно я ценил силу и красоту его песен. Я думаю, что его смерть — это потеря для русского театра, а в еще большей мере — потеря для русской поэзии.

— А как Вы относитесь к песням Высоцкого?

— Я люблю его песни. У меня есть и кассеты, и пластинки с записями Высоцкого. Его первая пластинка из серии «Шан дю монд» («Песня мира») мне кажется неудачной. На ней песни Высоцкого гармонизированы на западный манер… Эта оркестровка делает Высоцкого типичным, похожим на других… А некоторые песни, как говорят во Франции, «сюкре» (подслащены). Я считаю, что Высоцкий достигает фантастической силы, когда он поет под гитару, вот тогда он ни на кого не похож.

На кассетах, где он поет один, у него так работает горло! Такой напор! И это настолько по-русски, что я считаю, лучшие песни Высоцкого — это концентрация великой русской культуры. В этих песнях — все ее историческое прошлое и трудное настоящее.

Высоцкий берет существование человека с трагической стороны — это очень существенно. В песнях Высоцкого есть все: от экстремального напряжения до подлинной нежности, — а это диапазон гения.

— Может быть, Вы были на концертах Высоцкого?

— Нет, но я слушал Высоцкого здесь, в театре: был спектакль, который начинался в одиннадцать часов («В поисках жанра»). А также у кого-то дома, я помню его депрессию… Ведь вся его страсть и вся его суть были направлены против авторитарной культуры, против культуры, «изнасилованной» тоталитаризмом, против того времени, которое не было благоприятно для культуры. Но в том, что успел выразить Высоцкий, не только борьба и страсть, но и любовь…

— Высоцкий популярен в Италии?

— К несчастью, не очень. В Италии господствуют традиционные вкусы. Но в интеллектуальных кругах Высоцкого знают. Знают как актера Таганки, как актера Любимова… А особенно — как совершенно необычного Гамлета.

— Вы не были на Таганке несколько лет. Что изменилось?

— Юрий не изменился — он работает. Это главное. А работать с ним потрясающе интересно! У Любимова — «мгновенная интуиция»: он немедленно воспринимает любую новую идею. С моей точки зрения, Любимов продолжает эксперименты Мейерхольда, но в другом качестве и в другой театральной ситуации.

А новое? Я увидел статую Высоцкого… Она похожа на статуи Древнего Рима. Монументальность в этом случае — просто глупость. Я думаю, что это произведение социалистического реализма в чистом виде. Нет образа, нет фантазии, нет мечты… Для памятника Высоцкому нужен великий скульптор…

Но главное для меня — меняется ваша страна. Теперь Россия — это надежда для всего мира. И я вместе со всеми мечтаю, что эта надежда станет реальностью. И отсутствие Высоцкого сейчас — большая потеря…