Кровь, пот и чашка чая. Реальные истории из машины скорой помощи - Том Рейнолдс
В подобных ситуациях единственный выход — хватать младенца и как можно скорее везти в больницу. Я взял ребенка на руки и с ужасом обнаружил, что он твердый, как доска, и весь синий, то есть смерть наступила уже некоторое время назад. Он больше походил на куклу, чем на существо, которое еще недавно было живым. Мы могли признать факт смерти на месте, но, если отвезти малыша в больницу, родители будут знать, что для него сделали все возможное, и, что еще важнее, получат поддержку и утешение от больничного персонала.
Я бросился к нашей скорой, сопровождаемый матерью, и сказал напарнику как можно скорее ехать в больницу. Отец и бабушка последовали за нами с другим экипажем, который услышал вызов и приехал на подмогу. Всю дорогу я делал ребенку непрямой массаж сердца, хотя знал, что это не имеет смысла, и говорил с его матерью. В последний раз она видела малыша в три часа ночи, с ним все было в порядке. Видимо, он стал жертвой синдрома внезапной детской смерти, и я делал все возможное, чтобы подготовить мать к худшему.
Мы подъехали к больнице и передали ребенка персоналу. Я еще немного поговорил с матерью и бабушкой, но что можно сказать людям, переживающим такую трагедию? Начальник станции приехал узнать о нашем самочувствии и освободил от следующих вызовов, чтобы мы могли посидеть, выпить чаю и немного «прийти в себя». Он готов был предоставить нам любую необходимую поддержку, но мне хотелось просто скорее уехать оттуда.
Нечасто я оказываюсь под впечатлением от вызовов, и не впервые мне пришлось видеть мертвого ребенка, но это оказался первый случай за всю мою работу на скорой, а в больнице подобное воспринимается совсем по-другому. Зайти к людям в дом и забрать оттуда мертвого младенца — это совсем не то, что принять его с родителями в больнице, на своей территории.
Другие экипажи, оказавшиеся там же, тоже спрашивали, как мы. Мне, честно говоря, было не по себе, потому что я не мог забыть, как делал ребенку непрямой массаж сердца и его ножки подлетали в воздух, как у тряпичной куклы. В какой-то момент мне показалось, что я вот-вот разрыдаюсь, но, когда мы вышли из отделения реанимации, меня отпустило. Я не слабак и в разгар событий всегда владею ситуацией. Только после того, как мы передали ребенка врачам, я начал что-то чувствовать.
Мы вернулись на станцию, где получили своеобразный сеанс психотерапии, поболтав с другим экипажем об анальной хирургии, выпили по чашке чаю, и мне стало гораздо легче. Казалось, мы вполне можем снова приступать к работе, но начальство справедливо сочло, что, если отправить нас на обычный дурацкий вызов («боль в животе, длится две недели» или еще что-то в этом роде), мы можем наговорить пациенту вещей, о которых впоследствии пожалеем.
В общем, проведя на станции около часа, я понял, что уже готов спокойно работать дальше. Правда, боюсь, картина с тем мертвым малышом у нас на каталке будет еще долго преследовать меня.
На этот пост я получил огромное количество комментариев со словами поддержки, за которую очень благодарен. Название «терапия» я выбрал потому, что считаю блог своего рода разрядкой после всего, что вижу и делаю на работе… и это куда дешевле, чем прикладываться к бутылке.
Собачья команда
Я часто упоминаю о том, что скорая помощь и полиция отлично ладят между собой. Отчасти это объясняется тем, что мы ездим на одни и те же вызовы, отчасти, как мне кажется, нашим общим отношением к «великому британскому народу».
Пример: нас вызвали к пьяному, оскорблявшему водителя автобуса. Скорая помощь требовалась потому, что пьяный упал, а полиция — потому что он совершил правонарушение. Пациент был печально знаком и нам, и полицейским; никаких травм у него не обнаружилось, так что мы оставили стражей закона разбираться с ним. Найдись у него ранение, полицейские отдали бы скандалиста в наши руки.
Вот почему, когда мы вместе приезжаем на вызов, команда скорой молится, чтобы у пациента не было травмы и с ним разбиралась бы полиция, а полиция, подозреваю, надеется, что травма будет, чтобы его не пришлось брать под арест.
Тем не менее в полиции есть специальные команды, с которыми мы редко соприкасаемся: обычно мы совместно работаем с простыми «уличными» копами. К счастью, мы почти не сталкиваемся с «убойным» отделом, насилием над детьми, «наркоманской» или «собачьей» (кинологической) командами. Не скажу, что мы совсем их не видим (к нам на станцию каждое Рождество приходит открытка от местной «убойной» команды с пожеланием «дальнейшей отличной работы»), просто это случается нечасто.
Поэтому мне показалось удивительным, что на прошлой неделе мы столкнулись с «собачьей» командой дважды. В первый раз нас вызвали к больной шизофренией, угрожавшей самоубийством. Сама пациентка (регулярно обращающаяся в ближайшее отделение скорой помощи) оказалась крайне проблемной: она не хотела выходить из дому, собиралась довести дело до конца и не понимала, с какой стати мы ей мешаем. Зато ее собака очень обрадовалась при виде нас, внимательно обнюхала наше оборудование и вообще держалась исключительно дружелюбно. Полицейские уже были на месте; они вызвали кинологическую команду, чтобы присмотреть за псом, пока пациентку отпустят из больницы.
Если вам показалось, что я говорил о пациентке неуважительно из-за ее психического заболевания, то добавлю: она практически ежедневно является в ближайшее отделение скорой помощи и заявляет, что хочет покончить с собой… и до сих пор она этого не сделала.
Во второй раз я встретился с кинологами, когда нам надо было попасть в дом, где находился пациент, который не мог дойти до двери и нас впустить. С ним жило пять собак, характера которых мы не знали. Полчаса полицейские безуспешно пытались проникнуть внутрь, для чего приставили к дому лестницу и сражались с задвижкой на окне ванной. Мы могли говорить с пациентом, поэтому знали, что
