Кровь, пот и чашка чая. Реальные истории из машины скорой помощи - Том Рейнолдс
Тайная беременность
Сегодняшний «интересный» вызов был к роженице. Что, спросите вы, может быть интересного в том, чтобы отвезти беременную в ближайший роддом?
Видите ли, дело в том, что никто, кроме пациентки, не знал о ее беременности, которую она успешно от всех скрывала. Она не обращалась к врачу и не заключила договора с родильным отделением. Семья ничего не подозревала. И это вовсе не была «крупная» дама, которая еще как-то могла бы списать торчащий живот на последствия переедания. Глядя на ее стройную фигуру, я с трудом удержался от вопроса, как ей удалось скрыть совершенно очевидную беременность от всех вокруг.
В разговоре с моим напарником (я ехал за рулем) она поведала, что надеялась — беременность как-нибудь «пройдет сама».
Мы пытались предупредить родильное отделение, что подъезжаем (она готова была родить в любой момент), но на звонки диспетчерской они дважды вешали трубку. Проблема в том, что двери отделения обычно на ночь запираются, поэтому надо было, чтобы кто-то спустился и открыл их. В результате… мы ждали перед закрытыми дверями, пока акушерки звонили санитару, которому надо было пройти через всю больницу и впустить нас (хотя акушерка могла просто спуститься по лестнице и открыть замок).
К тому же у пациентки началось кровотечение, отчего мы еще сильнее разозлились на нерасторопность акушерок.
Сегодня я собираюсь подать «заявление о больничном инциденте», в котором буду упирать на опасность стояния перед дверями родильного отделения в течение 10 минут в ожидании санитара, который должен впустить роженицу внутрь.
Бывало и такое, что пациентки рожали в скорой, дожидаясь, пока им откроют. С этим определенно надо что-то делать.
Печаль
Три из наших сегодняшних вызовов были довольно печальными, но только один расстроил меня всерьез, что я считаю для себя нехарактерным.
Первый вызов был к 86-летней пациентке дома престарелых с «заложенным носом»: мы летели туда, как на пожар, потому что… это был вызов категории А, или «высокий-приоритет-8-минут-на-дорогу-чтобы-правительство-осталось-довольно».
Когда мы уже подъезжали, диспетчерская сообщила об изменении статуса на «клиническую смерть» (нет пульса, нет дыхания), и мы, вбежав в палату, обнаружили там сотрудника службы немедленного реагирования, начавшего реанимационные мероприятия. Я тут же кинулся делать непрямой массаж сердца, ломая пациентке ребра (это обычные последствия такой процедуры), но вдруг заметил, что ритм ее сердца на мониторе изменился. У нее снова появился пульс! Обычно у людей после такой остановки сердца пульс не восстанавливается. Мы понеслись с ней в клинику, где уже ждала команда кардиологической реанимации. Пульс опять пропал, потом вернулся. К сожалению, прогноз был неблагоприятный, но она дотянула до момента, когда в больницу приехала ее дочь. Та успела попрощаться с матерью, что, конечно, небольшая победа, но именно к таким мы привычны.
Второй потенциально грустный вызов был к годовалому мальчику, пролившему на себя кипящее молоко. Приехав по адресу, мы обнаружили на месте около 20 полицейских и кружащий поблизости вертолет медицинской службы. Там же находился фельдшер из службы немедленного реагирования. У ребенка было поражено около 10 % кожи, ожоги разной глубины покрывали шею и грудь. Хотя и серьезные, они не угрожали его жизни, но врач вертолетной службы решил, что его следует везти в педиатрическое ожоговое отделение больницы Челси и Вестминстера. Поскольку на вертолете туда можно добраться всего за 20 минут, мы согласились, что так будет лучше всего. На этом вызове я только (1) присмотрел за двумя другими малышами, (2) растворил парацетамол для пациента и (3) подвез ребенка и врача до вертолета, севшего в 300 метрах от дома. Вызов показался мне интересным, потому что мать придумала поставить диван в прихожей, чтобы дети случайно не свалились с лестницы.
Последний вызов был самым обыкновенным: «девушка, 18–22 лет, в автобусе, „не реагирует“». Автобус доехал до конечной, и водитель не смог разбудить пассажирку. (Обратите внимание — водителям запрещается прикасаться к пассажирам, чтобы их разбудить.) Мы приехали и довольно быстро добудились ее, хотя девушка и осталась сонной. Она согласилась, чтобы мы отвезли ее домой, но в ходе дальнейшего разговора выяснилось, что она бездомная. Этот факт в сочетании с тем, что она отключалась тут же, как только переставала говорить, привел нас к выводу, что оставлять ее на улице небезопасно. Мы решили отвезти пациентку в больницу. Но входить в приемное отделение она отказалась, вытащила из кармана трубку для крэка и попыталась прикурить. Мы сказали, что это запрещено… и в следующий момент она оттолкнула моего напарника и убежала. Поскольку физически девушка не пострадала, мы не имели права гнаться за ней; вместо этого вернулись на станцию заполнять необходимые бумаги.
Почему же этот последний вызов показался самым печальным и мне, и моему напарнику? Точно не потому, что девушка была красивой (она и не была такой, а еще говорила неприятным голосом, в нос), и не из-за тяжелой болезни пациентки, и даже не из-за того, что мой напарник получил ощутимый удар в грудь.
Пожилая женщина, к которой мы ездили первой, прожила хорошую жизнь и практически до самого конца отличалась крепким здоровьем. Смерти не предшествовали болезнь и мучения, и дочь в этот скорбный момент была рядом с ней. Обожженный ребенок забудет, какую боль испытал, и в клинике его отлично полечат, так что он вернется к своей любящей (хотя, кажется, слишком уж заботливой) матери. А эта девушка потеряна навсегда. В какой-то момент она лишилась своего будущего. Вместо того, чтобы получить образование, устроиться на работу, найти подходящего человека и жить с ним долго и счастливо, она стала бездомной наркоманкой, жизнь которой наверняка будет тяжкой и короткой.
Самое печальное здесь то, что ее падение невозможно остановить, именно потому я прихожу в отчаяние от нашего нынешнего общественного устройства, в котором стольким людям не суждено раскрыть свой потенциал. Я понимаю, что она сама сделала такой выбор, но насколько в действительности он зависел от нее? Мне хотелось ей помочь, но я ничего не мог сделать.
Именно это меня так расстраивает и злит.
Я по-прежнему расстраиваюсь и злюсь в подобных ситуациях — очень грустно видеть, как рушится чья-то жизнь, и ты не можешь на это повлиять. Думаю, именно поэтому я терпеть не могу алкоголиков.
Терапия?
Нас вызвали к 6-месячному ребенку, у которого
