Маркус Вольф - Игра на чужом поле. 30 лет во главе разведки

Но Парижская встреча на высшем уровне не состоялась. Ракеты советской ПВО сбили американский самолет-разведчик, а оставшийся в живых летчик Френсис Гарри Пауэре был предан суду и при первой возможности обменен на советского разведчика Рудольфа Абеля, приговоренного в США к тридцати годам тюрьмы.

Полгода спустя обозначилась смена руководства в Белом доме. Мы лихорадочно пытались собрать сведения о Джоне Ф. Кеннеди и его команде. Прийти к собственной оценке было нелегко, даже читая все важнейшие газеты и изучая сообщения посольства ФРГ в Вашингтоне, если мы получали доступ к ним.

Оценки, которые делало министерство иностранных дел ФРГ, вместе с другими источниками обнаруживали озабоченность Аденауэра тем, что США могут поставить собственные интересы над интересами немецких союзников. Аденауэр легко находил общий язык с республиканцами Эйзенхауэром и Даллесом, но не доверял демократу Кеннеди.

Постепенно передо мной стала вырисовываться картина необычного подхода Кеннеди к своим обязанностям и проблемам, которые решала его администрация. Тот факт, что советская печать опубликовала полный текст его инаугурационной речи, был обнадеживавшим сигналом со стороны Москвы.

Но затем нахлынули события, свидетельствовавшие о повороте событий в противоположном направлении и заставлявшие опасаться худшего. Чего нам приходилось ожидать от американского правительства, которое не просто терпимо отнеслось к интервенции в кубинском заливе Кочинос в апреле 1961 года, но и поддерживало ее? А в том, что кубинские эмигранты, высадившиеся там, пользовались поддержкой США, не было никаких сомнений.

Неудачное вторжение в заливе Кочинос побудило Хрущева и его внешнеполитических советников более наступательно подходить к западноберлинскому вопросу. Часть города, расположенная внутри территории ГДР, была важным козырем в руках Хрущева, и Кеннеди сознавал это. Но в отличие от того, что сделал Эйзенхауэр в Гватемале в 1954 году, он колебался с отправкой собственных войск на Кубу. Советское руководство знало, что ракеты “Минитмэн”, находившиеся на вооружении США, представляли собой оружие первого удара, а соотношение по ядерным боеголовкам было 20:1 в пользу США. Союз между СССР и Китаем был сломан, а из ГДР через открытую границу стремилось на Запад все больше людей. Внутри советского руководства вновь образовалась группа, возражавшая против уступок Западу. С другой стороны, Хрущев непосредственно перед неудавшимся вторжением в заливе Кочинос, которое он истолковал как признак слабости руководства Кеннеди, смог записать на свой счет сенсационный успех — первый пилотируемый космический полет 12 апреля 1961 г., и это с психологической точки зрения уменьшило ядерный перевес США.

Хрущев предложил американскому президенту, который со своими советниками искал приемлемую основу для отношений с Советским Союзом, провести в скором времени встречу на высшем уровне взамен несостоявшейся встречи в Париже. Ни один из наших источников не смог оценить позицию США в берлинском вопросе. Им лишь бросалась в глаза определенная сдержанность американской стороны. В речах Кеннеди не обнаруживалось и минимума обычных заверений в верности Берлину.

Телевизионные кадры Венской встречи на высшем уровне показывали откровенность двух оптимистично настроенных политиков, дружески общавшихся между собой, но во время переговоров, которые проходили поочередно то в советском, то в американском посольствах, точки зрения обеих сторон жестко и бескомпромиссно сталкивались.

Хрущев упорствовал, настаивая на заключении соглашения по германскому вопросу, в соответствии с которым Западный Берлин превращался бы в “вольный город”, и в ультимативном тоне угрожал, что в противном случае до конца года заключит с ГДР мирный договор со всеми вытекающими отсюда последствиями. Под этим подразумевался прежде всего контроль над коммуникациями с Западным Берлином, включая воздушный коридор.

Увидев в лице Кеннеди отнюдь не колеблющегося или слабого партнера, Хрущев реагировал вспышкой гнева. Не найдя со стороны США понимания своей позиции по проблемам Лаоса и по соглашению о запрете ядерных испытаний, чего не учитывали американские эксперты, он предложил Кеннеди в беседе с глазу на глаз попытаться ослабить опасную конфронтацию в берлинском вопросе. Это оказалось напрасным. Теперь, по прошествии многих лет, мы знаем, что партнеры по переговорам взваливали друг на друга ответственность за возможное начало войны. Говорят, Кеннеди заявил после переговоров: “Может прийти холодная зима”.

Тем временем наша информация, поступающая из США, свидетельствовала о лихорадочной разработке Пентагоном контрмер на случай блокады Берлина, и Вашингтон делал достоянием гласности сообщения, выдержанные в подобных тонах.

Из западных штабов мы получали документы относительно чрезвычайного плана, предусматривавшего переброску в Западный Берлин американских гарнизонов, которые, чтобы проверить реакцию Москвы, должны были силой оружия пробить возможные заграждения. Министр обороны Макнамара предлагал объявить ситуацию национальным бедствием, а еще один план предусматривал в качестве предупреждения на случай блокады Западного Берлина даже нанесение первого ограниченного атомного удара. Конечно, следовало считаться и с возможностью того, что доверенные лица наших информаторов намеренно допускали утечку информации, но в серьезности положения, сложившегося после Венской встречи, сомневаться не приходилось.

Ясность внесло телевизионное выступление Кеннеди в конце июля 1961 года, в котором он недвусмысленно высказался за соблюдение обязательств относительно Западного Берлина и охарактеризовал любую агрессию против города как “нападение на всех нас”. Даже если Хрущев еще некоторое время и говорил о своем сепаратном мирном договоре с ГДР, карты были брошены. Отступил не Кеннеди, а Хрущев.

Неожиданно решительная позиция Кеннеди, подчеркивавшего значение трех принципов в берлинском вопросе — присутствие западных союзников, свободный доступ в город и его жизнеспособность, — отметила границу между войной и миром. Так выглядела ситуация, существовавшая до утра 13 августа 1961 г.

Сколь ни велики были в то воскресное утро шок, возмущение и отчаяние берлинцев и правящего бургомистра Западного Берлина, который напрасно требовал энергичного вмешательства западных держав, со столь же большим облегчением вздохнули политики в Вашингтоне, Лондоне и Париже, так как грозный кризис, сложившийся вокруг Берлина, начал терять свою остроту. “Их права в отношении Западного Берлина остались неприкосновенными”,— писал в своих воспоминаниях Вилли Брандт.