Лев Павлищев - Мой дядя – Пушкин. Из семейной хроники

Короче, я в беспрерывном беспокойстве: не доедаю, не досыпаю; Надя меня хладнокровнее, но и она стала тревожиться; а тут, представь себе, кроме немецкой газеты, получаемой через Опочку, других нет. Впрочем, все равно: если бы получалась даже газета жидовская, и ту научился бы разбирать, лишь бы узнать, где Нижегородские драгуны.

А каков Сашка? Дельвиг показывал мне его письмо из Тифлиса, но уже давно; Дельвигу пишет, а нам нет; ревную к нему Сашку, а он в письме к Дельвигу ни месяца, ни числа не проставил. Христос его знает, о чем он думал; вот теперь прошло больше месяца, с тех пор как Дельвиг письмо получил. Но да будет воля Неба (que la volonte du Ciel soit faite)».

«Известие о падении Эрзерума, – пишет в августе того же года Надежда Осиповна, – меня сначала, как патриотку, очень обрадовало, но не надолго; сражение под Эрзерумом уже не представляется мне в розовом, а в красном, кровавом цвете. Что мой Лев? Жив ли, здоров ли? Нет, нет писем, милая Оля, от твоих братьев; одна лишь надежда на милость Божию. Неужели сыновья не придут, не осушат моих слез?

Подобно пловцу по бурному морю, я между страхом ужасным и слабою «надеждой», имя которой ношу».

Глава XIII

Минувших дней очарованье,

Ужель опять воскресло ты?

Кто разбудил воспоминанье

И замолчавшие мечты?

Шепнул душе привет бывалый,

Душе блеснул знакомый взор;

И зримо ей в минуту стало

Незримое с давнишних пор…

Сергей Львович и Надежда Осиповна успокоились наконец, получив письмо от Александра Сергеевича из Тифлиса, куда он заезжал на обратном пути в Петербург.

«Слава Богу, – пишет бабка из Тригорского, – томления мои об Александре, милая моя и добрая Ольга, кончились; посылаю тебе копию письма, которое он переслал мне через Дадиана. Дадиан приехал курьером в Петербург с известием о новой победе и отправил письмо твоего брата сюда. В Зуево[52] Дадиан не завернул, а завернуть ему ничего не стоило, так как он не скоро поедет назад; расстояние от Петербурга к нам небольшое. Помнишь его матушку, нашу кузину, как она тебя маленькую любила, а когда вышла замуж и уехала в Грузию, с тех пор не писала. Бог с ней (Que le bon Dieu la conserve en sa Sainte garde)!

Пишет мне Розен о Леоне; Лелька жив и здоров (Lolka est sain et sa-uf et se porte comme le pont neuf), представлен в капитаны за храбрость, чему Сашка – говорит Розен – обрадовался не меньше Леона. Ведь Александр Лелькой очарован (Alexandre est entiche de Lolka).

Розен, сообщая о моем младшем (mon cadet), не говорит ни слова о «Тифлисской газете», напечатавшей что-то об Александре[53]. А из письма Сашки увидишь, что взятием Эрзерума кампания далеко не оканчивается. Сердце сжимается, как подумаю о Лельке: рассказывают, будто бы его полк опять был в деле. Жду не дождусь моих бедных детей. Во всяком случае, Александра увижу раньше».

«Прибавляю к письму мама, – пишет Сергей Львович, – что Леон не только будет на днях капитаном, но, несмотря на теперешний свой маленький чин, получил уже два месяца тому назад, – что бы ты думала – Анну на шею за храбрость. Вот уж правду говорят русские: мал золотник, да дорог, а меня, родного отца, не нашел нужным порадовать. Экий шут! (En voila un boufon!) Но и Александр отличается: тоже видел, как Эрзерум брали; вероятно, вдохновился и музой в придачу (de pair et compagnie). Воображаю его верхом при сабле, во фраке и боливаре на голове. Тоже оригинал порядочный (un franc original). О Саше я сильно беспокоился до получения письма, да и теперь беспокоюсь, потому что видел сегодня во сне, будто бы он женится; рассказал я мой сон Никите (камердинеру, автору баллады о «Соловье разбойнике», о котором уже упомянуто мною) – а этот старый хрен (се vieux raifort): «Батюшка, ясное солнышко ты Сергей Львович! Сон ведь твой не к ладу!» Знаешь манеру нашего Никитки утешать!

Не можешь ли растолковать этот сон? Ведь ты у меня настоящая Сивилла! Сердце все изныло в разлуке с Александром, Леоном и тобою, мой ангел! Мы не греки и не римляне, как пишет где-то Карамзин – кажется, в «Илье Муромце», – и мне очень желательно быть уверенным в том, что мои дети действительно здоровы.

Впрочем, скоро увижу моего старшего, так как по газетам «Александр Пушкин проехал в Астрахань через Кавказ». А там, надеюсь, и мой младший (mon cadet) приедет в отпуск.

Кстати: вообрази, Ольга, стены гостеприимного Тригорского огласились песней Земфиры из «Цыган» Сашки: «Старый муж, грозный муж, режь меня, жги меня»!! Песню поют и у Осиповой, и у Кренициных, а музыку сочинил сам Вениамин Петрович[54]. Выходит очень хорошо. А еще скажу, что все очарованы всякими стихами Александра; все учат их наизусть, даже восьмилетний Темиров. Еще того лучше: рыжий цирульник, горький пьяница Прохор – его ты видела, – его же берет всегда на охоту Вениамин Петрович подымать подстреленную дичь, – вообрази себе, и тот, вынимая из ягдташа и показывая охотникам тетеревей, рябчиков, диких уток, куропаток и дроздов, – запел публике из «Братьев-разбойников»:

Какая смесь одежд и лиц,Племен, наречий, состояний…»……………………….

О той же популярности Александра Сергеевича Сергей Львович, в другом письме к моей матери, рассказывает:

«…Ганнибалы приютили к себе в качестве судомойки 14-ти или 15-летнюю Глашку, дочь – извини за выражение (passe moi l’expression) – свинопаса Гаврюшки из Опочки. Кругла она как шарик, носит толстую красную рожу с плоским носом и калмыцкими глазами (elle porte une grosse trogne rouge avec un nez epate, et des yeux calmouks) и не совсем чистоплотна. Представь себе, Ольга: это сверхъестественное создание (cette creature surnaturelle) выучила наизусть с начала до конца «Бахчисарайский фонтан», а вчера мы все хохотали до упаду: Вениамин Петрович вызвал ее из кухни нас потешать декламацией из «Евгения Онегина». Глашка встала в третью позицию и закричала во все горло (a gorge deployee):

Толпою нимф окруженаСтоит Истомина; онаОдной ногой касаясь пола,

(Глашка встает на цыпочки.)

Другою медленно кружит

(Глашка поворачивается.)

И вдруг прыжок и вдруг летит,Летит, как пух из уст Эола…

(Глашка тут прыгает, кружится, делает на воздухе какое-то антраша и падает невзначай на пол. Расквасив себе нос, громко ревет и опрометью в кухню. Ей стыдно, все хохочут.)

Вот тебе, Ольга, и нацарапал я картину, в расчете, что ты если не посмеешься, то на худой конец улыбнешься»…

Дед мой и бабка любили детей, но любили их «по-своему», эгоистически, лишь бы дети находились недалеко от них. Александр Сергеевич, никогда не принимая их нежные письма за чистую монету, отвечал на послания родителей очень редко и отнюдь с ними не откровенничал; отлучки же его, о которых предупреждать родителей не видел надобности, были всегда для Сергея Львовича и Надежды Осиповны сюрпризами, как, например, и внезапная его поездка в 1833 году в Оренбургский край с целию собирать материалы для истории Пугачевского бунта.