Виктор Петелин - Жизнь Шаляпина. Триумф

– А где ты его видел? Чудесный человек!

– В Ессентуках. Поужинали вместе, рассказали о своем путешествии пешком по Кавказу, благодарил, что навестил и развеял его скуку.

– Какая уж там скука? Когда я там бываю, вздохнуть свободно не дадут. То выступления, то обеды, ужины, то в картишки перебросишься в хорошей компании.

– Ну ты – совсем другое дело! А Станиславский прямо говорил: «Здесь невозможная скука. Спасибо вам, Алексей Максимович, и вашим спутникам, что оживили наше существование».

Горький говорил эти слова, явно желая передать манеру Станиславского, человека образованного и культурного, и эта манера была полной противоположностью манерам знаменитого писателя, усвоившего манеры простые, даже грубоватые для того, чтобы не отличаться порой от рабочих и вообще людей трудового происхождения.

– Не представляю, что такое скука. Что он не работает? – спросил озадаченный Шаляпин.

– Работает. Пишет «Настольную книгу драматического артиста», к тому же еще статью «Труд артиста кажется легким». А главное: «У меня, говорит, началась сезонная лихорадка. Хочется поскорее покончить с «Цезарем» и приняться за Чехова». Ты ведь знаешь, что Антон Павлович заканчивает новую пьесу, и художественники очень ждут ее, хватит Горькиады, упрекают их рецензенты, нужны более интеллигентные герои на сцене.

– Знаю от Ольги Леонардовны, что Чехов уж года три работает над пьесой, помнишь, у тебя на банкете мы долго с ней разговаривали, в Эрмитаже…

– Так вот, ждут пьесу Чехова, а пока Константин Сергеевич готовит роль Брута в «Цезаре», ох и ругал себя, что взялся за эту роль. Ругал и Немировича, который совсем иначе видит некоторые сцены Шекспира. Представляешь, один в Ессентуках, другой в Риме, смотрит реальную, так сказать, обстановку, в которой протекало действие две тысячи лет тому назад. И никак, естественно, договориться не могут о принципах постановки гениальной драмы.

– Раз Немирович ставит спектакль, то он и должен разрабатывать сцены постановки.

– Все это так, но многие уже поговаривают, что в театре образовалась трещина: Немирович поставил «На дне», «Столпы общества», сейчас ставит «Юлия Цезаря», а Художественный театр называют театром Станиславского. Обидно?

– Обидно!

– Вот и скучно становится Алексееву-Станиславскому, что возражают ему, не соглашаются, хотят сделать что-то по-своему. Критиковал Немировича за то, что он, дескать, увлекается топографией местности, хочет представить на сцене часть действительного Форума с натуры. А сценичны ли будут эти планировки, в которых нужно отразить прежде всего характерность Рима? В банальном Форуме, говорит, типичен сам Форум, то есть большая площадь, свободная, с большим воздухом. Это впечатление должно быть главной целью декорации. А Немирович не согласился, представил свой план, вот и заскучал наш Сатин-Станиславский, он же купец Алексеев.

– Декорации – это по части Кости Коровина, он замечательные сделал декорации к «Демону», костюмы такие разработал, что просто чудо, как раз для меня, учел все мои предложения.

– Не твои, скорее всего, а Врубеля… Оказался ты в компании декадентов, собьют они тебя с правильного пути. Вот уж и фабрику задумал строить, капиталы наживать…

– Нет, Алекса, не согласен я с тобой. Коровин и Серов здорово помогают мне, с их помощью я чаще нахожу то, что мне нужно для работы в театре. Это такие умницы. А их постоянно ругают декадентами, особенно Коровина. В январе я буду петь Демона в одноименной опере Рубинштейна в свой бенефис. Я попросил его освежить декорации и костюмы. Так он мне вывалил целую кипу вырезок из газет, в которых были отклики на премьеру спектакля два года тому назад. Ужас! Ни одного доброго слова не сказали в адрес замечательного художника и его оформления спектакля. Стыдно читать… Солидные, серьезные газеты, вроде «Петербургской газеты», прямо заявляли, что на них это художество производит отвратительное впечатление, костюмы кричащи, декораторы не выказали вкуса, во всем чувствуется что-то серое и мрачное, в костюмах преобладает коричневый и желтый цвет, точно все сделано из верблюжьего некрашеного сукна. Особенно не понравились нашим критиканам танцовщицы, одетые в желтое платье с зелеными и серыми пятнами, что якобы делало их похожими на пятнистых жаб, дескать, и деревья в саду приняли какой-то фантастический синий цвет… Словом, чепуху всяческую написали о талантливом в отношении декораций и костюмов спектакле…

Горький внимательно слушал Шаляпина, не перебивая его страстную речь в защиту свободы искусства, в защиту новаторства, своего видения мира… Тонкий психолог, Горький не стал опровергать художественные построения Федора, уж слишком он был уверен в правоте своих друзей-декадентов, которых певец пролетарского миросозерцания недолюбливал, не чувствовал их правоты.

– Пойми, Алекса, Коровин специально ездил на Кавказ, чтобы уловить и понять дух людей этого чудесного края, сделал десятки эскизов с натуры, бывал на базарах, в аулах, на дорогах встречал характерные типы и тут же набрасывал углем, карандашом, кистью – всем, что попадется под руку… А после этого какой-нибудь неуч обвиняет его в том, что он дал неправдивую картину, будь то костюм, пейзаж или замок Гудала. Костя рассказывал мне, как великий князь Сергей Михайлович, президент Русского театрального общества…

– Это покровитель балерины Кшесинской?

– Да!…Вызвал его во время премьеры «Демона» и спросил, указывая на Фигнера в костюме Синодала: «Скажите, кто это такой?» – «Николай Николаевич Фигнер…» – «Я прекрасно знаю, что это Николай Николаевич Фигнер. Я вас спрашиваю о другом: что за нелепый костюм на нем? Почему на его голове торчит эта огромная белая песцовая папаха, скорее похожая на большую женскую муфту, чем на грузинский головной убор?.. А зачем на короткой белой черкеске нашито столько золотой и серебряной мишуры с висящими сзади кистями, торчащими из-под черной бурки?.. А эти яркие голубые шаровары, с красными сапожками… И это костюм князя Синодала?» Слава Богу, Костя не мог придумать такого костюма, нелепого и безобразного. «Это костюм Николая Николаевича Фигнера, – ответил Коровин. – Думаю, что он из кавказского магазина с Невского проспекта…» – «Вот видите, ваше высочество, как изволят отвечать декаденты». Фигнер был в ярости, что его выставили посмешищем перед высокими очами великого князя. «Позвольте, – обратился великий князь к Коровину. – Это, значит, не ваш костюм. Отчего же вы не сделали костюма для Синодала?» – «Я сделал, но господин Фигнер отказался играть в нем, предпочитая играть в костюме из магазина на Невском…» – «Принесите, если он готов…» Барон Кусов, заведующий монтировочной частью в Мариинском, человек богатый и знатный, но в нашем деле ничего не понимающий, распорядился принести костюм Синодала. Принесли. Стали смотреть, кто бы мог его примерить. Не раздевать же Фигнера… У Кости служил в то время чеченец, вывезенный им с Кавказа. Чеченец, мало понимая, что происходит, быстро оделся… «Ну вот, это совсем другое дело, – вынес приговор великий князь. – Видите ли, я всю юность провел на Кавказе и сразу понял, что костюм Синодала никуда не годится, к тому же он столь резко отличается от всех других. Что, думаю, это значит? А зачем вы сделали откидные рукава? Это армянский фасон, у грузин не было». – «Я хотел сделать по Лермонтову… – ответил Коровин. – «Играет ветер рукавами его чухи…» И притом у гурийцев я видел откидные рукава. А они тоже грузины. Это была смешанная мода, которая шла от армян». – «Я не поклонник декадентства, – сказал великий князь Фигнеру, – но должен вам сказать, что костюм ваш, Николай Николаевич, хотя и прекрасен, но несколько, как бы вам сказать, несколько современен, что ли… На самом деле на Кавказе таких не носят… Уж очень много кистей мишурных… Вроде как бы на богатых гробах… А вот костюм Коровина ближе по стилю и кавказскому духу…» Вот, Алекса, такой разговорчик передавал мне так называемый декадент Коровин… Что ты скажешь?