Виктор Кожемяко - Лица века

Я считаю уникальным явлением нашего века, которого никогда не было в прежние эпохи и уже нет сейчас, трудовой подъем, реальный энтузиазм советских людей в конце двадцатых и начале тридцатых годов нынешнего столетия.

Замечу, что великой целью было тогда не столько строительство коммунизма как некоей отдаленной перспективы, сколько вполне конкретная, осязаемая задача укрепления могущества Родины и улучшения жизни людей. Сегодня, завтра! Причем речь шла об улучшении жизни всех, а не кучки «избранных». И люди воочию видели, что задача, ради которой они трудятся не покладая рук, решается. Это нынче уж не знают как поиздеваться над известными сталинскими словами конца тридцатых годов: «Жить стало лучше, жить стало веселее». В то время народ над этой фразой не издевался – он радовался, что жить стало действительно лучше.

В результате первых пятилеток не только выросли новые заводы и города – не менее важно, как изменились сами люди.

В. К. Сегодня со злорадством говорят, что затея большевиков – воспитать нового человека – с треском провалилась.

Е. М. Не сказала бы. Я была свидетелем того, как росли именно новые люди, с новым отношением к труду. И этому способствовала вся атмосфера времени.

Возможно, эмоциональная острота, с которой я воспринимала новое отношение к наемному труду рабочих и крестьян, усиливалось моей молодостью и журналистской неискушенностью. Возможно. Однако для меня и до сих пор ударники, стахановцы – не абстрактные слова, а живые люди, которыми не перестаю восхищаться.

Помню, 12 ноября 1935 года Серго Орджоникидзе устроил встречу иностранных журналистов и делегаций, приехавших на октябрьские торжества в Москву, с последователями Алексея Стаханова. Сначала взял слово сам Алексей. Красив он был! Румянец во всю щеку, спокойный, уверенный. Потом выступал совсем молодой парень Александр Бусыгин, кузнец с недавно построенного в Нижнем Новгороде за восемнадцать месяцев автомобильного завода-гиганта. Они там сперва использовали американские рабочие карты, но Бусыгин переделал их по-своему – многие операции сдвоил. Позже я узнала, что Форд присылал своего представителя, чтобы пригласить мистера Бусыгина на работу в Детройт.

А с каким восторгом аплодировали иностранцы машинисту паровоза Петру Кривоносу, донецкому забойщику Мурашко, ткачихам Дусе и Марусе Виноградовым! Аплодировали потому, что все они раскрылись как творческие люди.

Мне очень нравится, как в том же 1935-м написал Дусе и Марусе, поставившим свой мировой рекорд на ткацких станках, Илья Эренбург: «Вы узнали самую большую радость, человеческую радость – открытие! И сколько бы у вас ни было впереди преград и тревог, память об этой радости вас будет приподнимать… Люди давно поняли, как был счастлив Ньютон, найдя закон тяготения, или как веселился Колумб, увидев туманные берега новой земли. Люди давно поняли, какую радость переживали Шекспир, Рембрандт, Пушкин, открывая сцепление человеческих страстей, цвет, звук и новую значимость обыденного слова.

Но люди почему-то всегда думали, что есть труд высокий и низкий. Они думали, что вдохновение способно водить кистью, но не киркой… Пала глухая стена между художником и ткачихой, музы не брезгуют и шумными цехами фабрик, и в духоте шахт люди добывают не только тонны угля, но и высочайшее удовлетворение мастера… У нас с вами одни муки, одни радости. Назовем их прямо: это муки и радости творчества».

В. К. Однако не кажется ли вам, Елена Николаевна, что сегодня эти слова многими будут восприняты с изрядным скептицизмом? Да что там, они звучат просто разительным диссонансом господствующей интонации всей нашей нынешней жизни. И, конечно, нынешней журналистики…

Е. М. Плохо жить человеку без идеалов, без мечты! Смешиваются для него свет и тени, смещаются дорожные знаки. Не слышит он, как поет птица, как лепечет дитя, не видит, как раскрывается бутон цветка, слепцом бредет в сумраке своих смутных понятий. Если же говорить о нашей ультрадемократической журналистике в последние годы, она очень много сделала и делает для того, чтобы сбить людей с единственно верных нравственных ориентиров. И уже многие, особенно молодые, не считают честный труд основой жизни. Впрочем, вся нынешняя жизнь на это настраивает: честный труд не в почете и даже не оплачивается, зато всякие жулики и махинаторы – благоденствуют!

В. К. Они стали и главными героями на газетных страницах, на телеэкране. О ком пишут? Кого показывают? Банкиров да политиков, многих из которых честными никак не назовешь, проституток, киллеров, наркоманов. Рабочему человеку места нет.

Е. М. К глубочайшему сожалению, «гласность» у нас приобрела разрушительный характер по отношению ко всему послеоктябрьскому прошлому, а в результате – подорвано многое из того, что держит человека на земле: его вера в отцов, матерей, в то, во имя чего они жили и работали, за что боролись и погибали. Людей пичкают такой правдой, в которой больше полуправды или просто выдумок, в которой намешано столько грязи, ненависти и лжи!

Родина – вот для человека первая нравственная опора. А в последние годы так усиленно стали рвать кровеносные сосуды этого понятия! В нашем прошлом – не только темные пятна. В нашем прошлом – то большое и светлое, что сделало Советский Союз и его народы примером справедливости для всего человечества. Как же можно воспитывать новое поколение на перечеркивании огромного нравственного и культурного богатства, которое приобрела наша страна за время после Великого Октября?

В. К. Тем более что это богатство органически связано с исконными корнями нашей культуры и нравственности. По-моему, очень впечатляюще раскрыта неразрывность такой связи в вашей книге «Милость сердца». И особенно пронзительно звучит, когда вы пишете о самых родных и близких вам людях, о кровных своих корнях…

Е. М. Осенью 1971 года командировка привела меня в Волчанск – маленький городок Харьковской области. И в краеведческом музее, в первом же зале, я увидела портреты трех человек, живших здесь до революции.

На одном – тучный бородатый мужчина с чуть прищуренными, насмешливыми глазами. Подпись гласила: председатель Волчанской земской управы Василий Григорьевич Колокольцов.

На втором портрете – пожилая, гладко причесанная женщина с высоким лбом и тонкими, плотно сжатыми губами: заведующая земской школой Екатерина Ивановна Алексеева.

С третьей фотографии улыбался круглолицый, добродушного вида человек – доктор земской больницы Иван Константинович Джигурда.

Заведующую музеем, видимо, смутило, что я слишком долго и пристально вглядываюсь в портреты. Словно оправдываясь, но в то же время достаточно твердо она сказала: