Людмила Ивонина - Мазарини

Хотя она доверила Бофору попечение о своих детях, под влиянием Мазарини отношение королевы к герцогу и епископу Бове постепенно ухудшалось. Но пока Джулио не мог ничего противопоставить, кроме самого себя и питаемых к нему со стороны Анны Австрийской чувств, желанию самых высокопоставленных людей Франции – Гастона Орлеанского и принца Генриха Конде – захватить власть. В свою очередь, те имели союзника в лице Парижского парламента.

Смерть короля, наступившая 14 мая 1643 года, взбудоражила французскую столицу. «Король умер, да здравствует король!» Новому французскому монарху Людовику XIV тогда еще не было и пяти лет. До его совершеннолетия страна должна была управляться регентом. Многие современники предрекали драматические события. Это неудивительно – ведь испокон веков подданные любой монархии боялись регентства при царствовании малолетних королей. Это могло привести к нестабильности политической ситуации, новым смутам и беспорядкам. На фоне европейского кризиса и обессиленной налогами страны такие предчувствия были очень реальными.

На следующий день после смерти короля Анна Австрийская привезла своего сына в Париж. Тогда же была оглашена декларация – завещание покойного монарха. Согласно ему при регентше-королеве создавался совет. В него должны были войти Гастон Орлеанский, принц Конде, кардинал Мазарини, канцлер Сегье, господа де Нуайе и де Шавиньи. Декларацией предусматривалось, что королева не вправе принимать какие-либо решения без их ведома и одобрения.

Итак, настало время регентства Анны Австрийской с неизбежным ослаблением авторитета центральной власти. Права регента вообще всегда считались ограниченными, и всегда на него кто-то пытался влиять. В настоящее время Гастон Орлеанский и принц Конде желали сами, без мнения Совета с несносным Мазарини, влиять на королеву. Поэтому два дня спустя после смерти Людовика XIII с согласия и одобрения этих двух высокородных лиц парламент кассировал завещание покойного короля и провозгласил Анну Австрийскую регентшей с почти неограниченными правами. Теперь, полагали при дворе, королева может избавиться от итальянского выскочки. Однако вечером того же дня Анна назначила кардинала главой своего Совета и первым министром.

Можно предполагать, что королева, достигнув наконец реальной власти и величия, напрямую столкнулась с государственными проблемами, которые решить была не в силах. Она выдвинула кардинала-итальянца не только из-за сильного чувства любви к нему, но и потому, что Мазарини был единственным нейтральным человеком в стране с ослабленным после смерти Ришелье авторитетом власти и к тому же обладал умом европейского масштаба. И рука об руку вплоть до самой смерти первого министра королева и кардинал вместе переживали тяжелое время для Франции и вместе радовались ее успехам.

Описываемая современниками реакция на возвышение Джулио Мазарини была очень противоречивой. Ларошфуко отмечал: «…легко представить себе, как эта новость удивила и потрясла противную ему (то есть Мазарини. – Л. И.) партию». А вот мнение д'Артаньяна: «Выбор королевой Его Преосвященства на должность первого министра ничуть не огорчил ни герцога д'Орлеана, ни принца де Конде, с кем Ее Величество решила находиться в добрых отношениях, чтобы не подавать повода для омрачения счастливого начала правления ее сына. Кардинал утвердил ее в этой решимости и приспособился к ней сам из страха, как бы не посадить их обоих себе на шею».

Вообще при дворе ожидали, что наследник Ришелье быстро опустит руки. Он казался хотя и неглупым, но политически слабым, то есть наиболее изолированным от всяческих группировок членом старой администрации. Кардинал был человеком вне партий и, как многие думали, без сильной поддержки в самой Франции. Исключая королеву, конечно.

Так или иначе, наследство Ришелье оказалось очень тяжелым. На первых порах Джулио приходилось быть весьма осторожным. Он знал, что ему завидуют, знал, что люди перешептываются о том, что королева удостоила его такой чести в ущерб стольким французам. Поэтому он не стал выставлять напоказ и тщательно скрывал свое стремление к власти и богатству, притворяясь весьма непритязательным. Мазарини заявлял, что ему ничего не нужно и что, поскольку вся его родня осталась в Италии, ему хочется видеть во всех приверженцах и родственниках королевы своих родичей. Что он, мол, добивается для себя высокого положения лишь для того, чтобы осыпать их благами. Неудивительно поэтому, что оба принца (Гастон и Конде) первое время не имели ничего против Мазарини и даже оказывали ему покровительство.

Кардинала-министра явно недооценивали. Аристократы-оппозиционеры, такие как Ларошфуко, имели достаточно лестное, но не совсем правдивое мнение о нем: «Он не заглядывал вдаль даже в самых значительных планах, и в противоположность кардиналу Ришелье, у которого был смелый ум и робкое сердце, сердце кардинала Мазарини было более смелым, нежели ум». Но последовавшие события показали, что Джулио Мазарини был не менее дальновидным, чем Ришелье, ловко пользовался промахами врагов и умел обходить притязания тех, кто домогался его милостей, заставляя надеяться на еще большие.

Правда, очень скоро некоторые его проделки раскусили. Как уже говорилось, Шавиньи было предложено оставить пост государственного секретаря и передать его в руки Ломени де Бриенна. Через некоторое время Шавиньи, однако, пришлось вернуть. Одновременно и у господина де Бутилье отняли заведование финансами. Этот важный государственный пост Мазарини решил контролировать сам с помощью своих ставленников. И именно при нем впоследствии выделились такие незаурядные и известные всей Европе финансисты, как Николя Фуке и Жан-Батист Кольбер. Теперь же сюринтендантом финансов стал президент де Байель, а генеральным контролером – один из людей Мазарини д'Эмери. В 1647 году д'Эмери становится сюринтендантом финансов. Должность государственного секретаря по иностранным делам получил другой верный человек кардинала – Мишель Летелье.

Перемещения в правительстве насторожили многих аристократов, старых служак-бюрократов и титулованных дворян, закаленных в бесчисленных заговорах против бывшего кардинала. Все они, считавшие себя друзьями королевы, сейчас надеялись получить награды и восстановить свои привилегии.

Вскоре при дворе стали все чаще замечать сходство покойного и нового первых министров Франции. Недаром в сентябре 1643 года в Париже появилось в свет сатирическое рондо «Перевоплотившийся Ришелье». Оно начиналось такими словами:

Не умер он, а лишь помолодел,Наш кардинал, кого весь мир презрел.

Оппозиции сильной власти еще предстояло с немалым интересом в течение ряда лет наблюдать эту странную мимикрию. Столетие спустя в «Новом кратком хронологическом курсе Франции» будет дан небольшой сравнительный анализ основных черт характера обоих министров: «Кардинал Ришелье был более значительным, разносторонним, менее осторожным; кардинал Мазарини был более ловким, умеренным и последовательным; первого ненавидели, над вторым смеялись, но оба были хозяевами государства».