Борис Духон - Братья Старостины

Если в квартиру Петра чекисты звонили, то в случае с Николаем они избрали другой прием. Было известно, что Старостин имеет разрешение на хранение револьвера, и ну как при задержании откроет пальбу? Поэтому в операции была задействована домработница, бывшая монашка. В нужный час она сняла цепочку и оставила дверь незакрытой. И получилось, как в стихах Владимира Высоцкого, написанных, правда, совсем по другому поводу: «Чтоб не испытывал судьбу, взять утром тепленьким с постели»…

Хотя задержанный не оказывал сопротивления и просил оперативников не шуметь, чтобы не разбудить детей, мимо Елены страшная ситуация не прошла: «Все было, как в фильмах о тех временах. В памяти, например, запечатлелось, как ночью к нам в трехкомнатную квартиру на Спиридоньевке со стуком ворвались незнакомые дяди, в темноте фонариком осветили все уголки, затем увели папу, опечатали две комнаты, а нам с мамой и старшей сестрой Евгенией разрешили жить в девятиметровой комнате. Обыск, кстати, продолжался еще двое суток. Из квартиры были вывезены мебель, картины, другие ценные вещи».

Уместно сопоставить со сценой ареста Петра: еще не состоялся не то что суд, а даже и следствие, ничья вина не доказана, однако опись имущества — в самом разгаре.

Андрей, повторимся, на бумаге подробностей розового утра не оставил. Но друзьям о них рассказывал, и поэт Константин Ваншенкин потом написал с его слов:

«У Андрея на стуле висел пиджак с орденом „Знак Почета“. Тогда эти ордена еще крепились не на колодке с булавкой, а на винте. Один из пришедших вырвал его, не развинчивая, с мясом. Грудная Наташа спала в соседней комнате. Андрей сказал, что должен попрощаться с ней. Они не разрешили. Но он отмахнулся и шагнул в дверь. Они вдвоем завели ему за спину руки и держали так, пока он, нагнувшись, целовал ребенка».

От дворника Петр узнал, что пришли и к Николаю, позже на допросе услышал в соседнем кабинете голос Андрея. Старший, в свою очередь, получил недозволенную информацию из-за оговорки конвоира на Лубянке: «Старостин Андрей, выходи!» Андрей же был в полном неведении о том, что происходило с семьей, с братьями.

Впрочем, испытание неизвестностью вообще входило в тактику следствия. Арестованных Старостиных, помещенных в одиночные камеры, не торопились вызывать на допросы. Да и потом, когда сопровождали по коридорам Лубянки, выбирали время и маршруты так, чтобы они не пересекались с другими заключенными, а уж тем паче друг с другом. Если же два конвоя все-таки пересекались, то следовала команда: «Лицом к стене!»

Наверное, профессиональные рецидивисты в застенках сумели бы наладить обмен «малявами». Однако откуда было знать тонкости тюремной переписки спортсменам?

Следователи — и Еломанов с Петром, и Рассыпнинский с Николаем, и Коган с Андреем — поначалу вели себя одинаково. Не предъявляя никаких конкретных обвинений, предлагали сознаться в содеянном. И это тоже было запланированной частью игры: а вдруг кто-то из братьев решит облегчить свое положение какими-то — пусть и незначительными — показаниями? И тогда, отталкиваясь от этого, можно будет раскалывать и остальных.

Пытку бессонницей к Старостиным также применяли системно, в том числе и к арестованному позже Александру. Но она могла продолжаться только до определенного предела, потому как вкупе с недостаточным питанием истощала человека до такой степени, что он был уже не способен на диалог со следствием. Андрей какое-то время не мог самостоятельно передвигаться, полтора месяца провел в больнице Бутырской тюрьмы, а потом заново учился ходить, из-за чего отодвинулись сроки суда. Николаю начал отказывать вестибулярный аппарат, он страдал головокружениями.

А вот избиениям подвергался только самый младший. Наивно думать, что таким образом чекисты отдавали невольную дань уважения более заслуженным Николаю, Александру и Андрею, оставившим на футбольном поле более заметный след. Просто — по расчетам мучителей — Петр должен был представлять «слабое звено».

Метод «подсадных уток» тоже был испробован, но на более поздней стадии. Да и у самого Николая не было полной уверенности, что его новый сосед по камере, представившийся бывшим прокурором Новосибирской области Александром Александровичем Ягодкиным, работает на следствие. Другое дело, что сокамерник уверял: целесообразно признаться в какой-нибудь мелочи, дабы быстрее довести дело до суда и отправиться куда-нибудь вглубь Союза, а не оставаться в Москве, от которой линия фронта проходила все еще относительно близко. Конечно, к тому времени немецкие войска уже были отброшены от стен столицы, да и допросы не прерывались воздушной тревогой, как это было весной 1942-го. Однако доводы Ягодкина во многом выглядели логичными и не подвергались бы сомнению, если бы схожие мысли Николай не услышал однажды от следователя.

Имелись и другие детали, заставлявшие быть с экс-прокурором поосторожнее. Например, он рассказал Николаю, что слышал, как немецкое радио объявило об аресте братьев Старостиных, якобы ожидавших прихода немцев в столицу и потому не уехавших в эвакуацию. Но где это в тылу, интересно, Ягодкин мог слушать передачи вражеского радио? Соседа тоже уводили на ночные допросы, однако если он был агентом, то как раз в это время ему предоставляли отдых. Наконец, собеседник Николая ухитрялся спать и днем в обход тюремных правил. Он носил очки и прилеплял к стеклам изнутри хлебный мякиш, из-за чего создавалось впечатление, будто арестант сидит с открытыми глазами. Вот только внимательный надзиратель, периодически осматривая камеру в глазок, наверняка бы насторожился: отчего это человек постоянно находится на одном и том же месте в одной и той же позе?

Впрочем, обо всем этом Старостин-старший мог размышлять уже задним числом, особенно после того, как представилась возможность переговорить с братьями. И тогда Петр поведал, что в его камере был похожий по описанию субъект, хотя и под другой фамилией.

Ягодкин предлагал в чем-нибудь сознаться. Но в чем?

Первое обвинение, предъявленное Николаю капитаном Рассыпнинским по приказанию полковника Эсаулова, все-таки касалось Косарева. По его заданию-де Старостины должны были совершить террористический акт против членов политбюро и лично Сталина во время парада спортсменов на Красной площади в 1937 году. В качестве улики фигурировала изъятая при обыске фотография: спартаковцы на автомобиле, стилизованном под футбольную бутсу, проезжают мимо мавзолея.

…Можно представить, что через много лет во время просмотра сериала «Семнадцать мгновений весны» Николай Петрович вновь и вновь примерял на себя ситуацию со Штирлицем. Только тому в одиночке было отведено куда больше времени, чтобы вспомнить, при каких обстоятельствах он мог оставить отпечатки пальцев на чемодане разведчицы-радистки. А Старостину требовалось мгновенно отыскать правильный ответ, да еще и под давлением следователя.