Эдуард Лимонов - Андрей Балканский
«Савенко/Лимонов был неудавшимся авангардистом, курил траву и совокуплялся напрасно; он вернулся в Россию, стал большевиком. Иными словами, Савенко повысил градус аморальности, стал инфернально аморален: не просто наркоман и садист, но расстрелыцик и комиссар… В сущности, Лимонов, Путин, Залдостанов, Прилепин, Моторола представляют один и тот же гламурно-милитаристический тип».
Круг замкнулся. Забравший молодые сердца у развратного Лимонова Путин встал с ним в один гламурномилитаристский строй.
Подвидом мифа о развратнике является миф о гомосексуалисте, включающий периодически всплывающие в СМИ сплетни о «голубом братстве НБП». Не удержался даже Каррер, увидевший гомосексуальные аллюзии в фото из среднеазиатского похода, где Лимонов и нацболы стоят с голыми торсами. Хотя парням просто было жарко…
В целом же автор может отметить, что ни одного открытого гея за 20 лет пребывания в партии не встречал. А появись такой — у него быстро возникли бы проблемы в коллективе, так как среди нацболов немало консервативно настроенных мужчин и отцов семейств, которые бы такое не одобрили.
На этом пока остановимся — «мифологии» Лимонова можно посвятить отдельную книжку.
Глава четвертая
«ВТОРАЯ РОССИЯ — МОЙ ИСТИННЫЙ ДОМ»
7 февраля 2000 года, понедельник. Оттепель. Обычный столичный зимний день с пробками, грязным подтаявшим снегом и спешащими по своим делам гражданами. Владимир Путин дает интервью хрипатому и небритому обозревателю ОРТ Михаилу Леонтьеву. И. о. президента подчеркнуто демократичен, образ его еще не забронзовел, на Путине свитер крупной вязки. Непонятное кресло, сзади — что-то вроде пальмы, нераспакованные картины. Действие происходит на премьерской подмосковной даче, куда чета Путиных только что переехала. «Мы все живем как на чемоданах в последние десять лет. У людей есть постоянное жилье, но нет ощущения стабильности. Надеюсь, мы его себе вернем», — говорит Владимир Владимирович, у которого скоро выборы, ласкающие слух избирателя слова.
А тем временем в самом чреве Москвы, на Лубянской площади у музея Маяковского, ходит Эдуард Вениаминович Лимонов в черной рваной панковской куртке. Его уже опознали торговцы значками и книгами, предложили хлебнуть водочки из фляги, от чего тот не отказался. Эдуард ждет важной встречи, о которой по собственной инициативе договорился заранее. И вот появляется в сопровождении охранников начальник управления ФСБ по борьбе с терроризмом и экстремизмом генерал Владимир Пронин. Их диалог (по «Моей политической биографии») стоит привести полностью:
«“В России трудно стало работать политическим партиям, — пожаловался я. — Слишком много ограничений. Не там стал, не там плюнул во время митинга — привлекают к ответственности. Вы не поверите, но меня вызывали к следователю Московского ФСБ по поводу скандирования мною в микрофон на митинге в ноябре слова ‘Ре-во-люция!’” — “А чего вы хотели? Должен быть порядок…” — сказал он. “Мы никогда не нарушали закон Российской Федерации, не нарушаем и сейчас и не будем нарушать… Потому мы все чаще переносим нашу борьбу за пределы РФ, в те страны СНГ, где попираются права русских…”
Генералу, возможно, все это было неинтересно. Но он стоял, не уходил. И не высказывал нетерпения. Может быть, он думал, что все это затравка и после затравки я ему кого-нибудь выдам?
“В частности, особенно успешными были наши действия в Латвии, где национал-большевики сумели добиться огласки ‘дела Кононова’. Вы знаете, речь идет о старике, партизане-подрывнике, латвийцы обвиняют его в ‘преступлении’, совершенном в 1944 году. Националболыпевистская партия раскрутила Кононова. Мы занимались Кононовым с самого дня его ареста в августе 1998 года. Мы устраивали пикеты, разрисовывали поезда”. — “Это ваши люди только что атаковали латвийское посольство?” — прервал он меня. “Сочувствующие. Мы приказа не отдавали”. — “И сочувствующие сидели в Севастополе, а наш МИД был вынужден вытаскивать их оттуда…” — заметил он скептически. “Нет, там сидели члены Национал-большевистской партии. Видите ли, Владимир Васильевич, что же мы за страна такая, если добровольно сдали город-герой, символ русского сопротивления в 1854-м ив 1941-м. За восемь лет единственная партия, которая осмелилась дать отпор наглой оккупации, — это мы, НБП”. — “Границы уже определены. Поздно”, — сказал он. “Кем определены? Ведь не нами? Севастополь нужно отстоять, иначе грош нам цена как нации, Владимир Васильевич…” — “Ну это не вам решать и не мне, это прерогатива государства”, — сказал он. “Между прочим, мы, НБП, делаем за вас вашу работу. Вы должны были бы нам платить…” — “Ну да… Еще что… Вы только усложняете отношения России с нашими соседями”. — “Наши соседи, пока вы их стараетесь умаслить и не раздражать… живут с головой, повернутой на Запад, и один за одним бегут в НАТО. Наши соседи — вся Европа приходила к нам с Наполеоном и Гитлером и придут еще…”
Шагах в десяти белокурая бестия Николай, такого белого цвета никакой краской не добьешься, а у него — свои, топтался ботинками по лужам. Время от времени генерал искоса поглядывал на него. Сотовый генерал сунул в карман куртки.
“Владимир Васильевич, — сказал я, — не надо нас подслушивать, разрабатывать, надо с нами дружить. Давайте работать вместе”.
Он ухмыльнулся и покачал головой.
“Погодите возмущаться. Есть же сферы, куда государство не может вмешиваться, нельзя уронить престиж, наехать на посольства, организовать манифестации здесь и там, хоть в Латвии, хоть на Украине, а мы это можем! А государство пусть нас официально порицает, мы будем выражением гнева русского народа”».
Выслушав Лимонова, Пронин удалился. Предложение повисло в воздухе. Вряд ли оно имело какой-то шанс быть принятым по целому ряду субъективных и объективных причин. Предпенсионного возраста генерал, думающий о том, как бы поскорее уйти на покой к внукам, бокалу виски со льдом и кресле-качалке на подмосковной даче, — не тот человек, который принимает решения в ФСБ, да и вообще это не прерогатива чекистов. Без первого лица такие вещи в государстве Российском не делаются.
Не лучшим образом выглядела и общеполитическая конъюнктура. Новый хозяин только осваивался в Кремле, окруженный унаследованными от предыдущего царствования вельможами. Еще впереди было выстраивание вертикали власти, превращение администрации президента в главный и по сути единственный орган политической жизни страны, расстановка своих людей в спецслужбах, хотя там уже и обрадовались приходу «своего» на первый пост в государстве. И шла еще вовсю предвыборная вторая чеченская война.
Наконец, Путин образца начала нулевых был настроен на тесную дружбу с Западом вплоть до вступления России в Евросоюз и НАТО. Об этом в один голос свидетельствуют тогда приближенные к первому лицу, а позднее ушедшие в оппозицию премьер-министр Михаил Касьянов и помощник президента Андрей
