Пелевин и поколение пустоты - Полотовский Сергей

Как известно (от Пастернака), всякое искусство имеет дело со смертью и тем самым утверждает жизнь. Древнегреческий философ Платон считал, что любовь и есть лучший способ борьбы – хоть со смертью, хоть с ее страхом. Кино или книжка, лишенные красивой женщины и борьбы за ее внимание, изначально отказываются от мощнейших инструментов воздействия и вынуждены брать зрителя-читателя чем-то другим.

Пелевин и берет другим.

Его героев сильнее всего интересуют иные вопросы: мироустройства, масштабных заговоров, тайных орденов и наркотических практик. Из этого правила есть лишь одно исключение: преступная межвидовая любовь лисы А Хули с оборотнем в погонах. Но тут писатель поставил себе и, главное, решил непростую задачу повествования от первого немужского лица.

А вот происходящее между юными вампирами в «Empire “V”» не тянет на полноценный роман, как и не тянет на полноценный роман сам «Empire “V”».

Унылый и обыденный акт любви, совершаемый не по взаимному влечению, а по привычке (у людей так оно чаще всего и бывает), всегда напоминал мне наши выборы. После долгого вранья пропихнуть единственного реального кандидата в равнодушную к любым вбросам щель, а потом уверять себя, что это и было то самое, по поводу чего сходит с ума весь свободный мир.

Подход к вопросу прагматичный, неэротоманский, усталый. Без задора.

Так и отношения банкира Степана с англичанкой Мюс из «Чисел» – сильно побочная линия сюжета про перерождение нумеролога, где главная любовная линия вызывающе гомосексуальна. Мюс поначалу увлекает своей инакостью бизнесмена, привыкшего к сексуально-финансовым обменам, но вынуждена уступить место гораздо более притягательному персонажу – лунному брату солнечного героя.

Если задаться целью найти у Пелевина ту самую тургеневско-бунинскую любовь со спертым в зобу дыханием, то на помощь придет «Чапаев и Пустота». Но и тут такое понятное влечение молодого поэта к роковой Анке оттеняется его тягой к старшему товарищу, красному командиру-усачу.

Спроси Петра Пустоту, как бы он хотел провести идеальный вечер: с Анкой в ресторане под фикусом или с Василием Ивановичем за разговорами об объективизации субъективного под самогон с луком, – ответ никого бы не удивил. Любовь к высшему знанию важнее. Что для героя, что для писателя.

Любой актер все равно играет самого себя. Роли нежных и ласковых плохо удавались даже старику Де Ниро: не тот темперамент. Писатель пишет про себя. «Мадам Бовари – это я», – говорил Флобер. Потому что а кто же еще?

У кого-то корпус текстов биографичен показательно, у кого-то нет, но вложить свои мысли и настроения в голову героя не избитый ход, а суровая производственная необходимость. Другие-то где взять?

Можно предположить, что Пелевин и сам такой – малоромантичный. Он более увлечен оригинальными схемами управления сознанием и поисками первопричин в подростковом пространстве компьютерных игр.

Лишая свои сюжеты столь выигрышной борьбы за благосклонность женщины, он при этом оказывается в плюсе. Про любовь много писателей. Пелевин один.

Сатирик

Пелевину можно придумать массу разных эпитетов: постмодернист, мистик, эзотерик, писатель для детей и юношества, автор приключенческой литературы, наконец. В свое время его не номинировали на литературную премию Андрея Белого под предлогом, что это просто «Сорокин в издательстве “Детгиз”» (см. «И Сорокин»). Его называют бытописателем, сказочником, пророком. Но одно определение возникнет сразу и чаще других: Пелевин – сатирик.

Есть такое клише: «Когда целое больше суммы частей». Так можно сказать про группу «Битлз» и про любой удачный брак. Выражение когда-то работало во благо, потом затерлось и вытерлось до своей противоположности. Теперь очень часто от таких союзов, соединений, сплавов один убыток. «Демократия» – уважаемая форма правления, «суверенный» – достойный эпитет. Складываем вместе, выходит ерунда какая-то.

К таким уцененным кентаврам относится «писатель-сатирик». Цепкий образ перестроечной поры: немолодой мужчина в сомнительном костюме, вооружившись стопкой листков, читает со сцены забавные тексты, критикующие действительность. Наш ответ англосаксонскому жанру stand up comedy. Рангом чуть выше писателя-юмориста, который больше про тещу. Но все равно и не литература, и не комедия. Инженеры шутят.

У «писателя-сатирика» была короткая бурная слава. Скоро такое сочетание будет в словарях снабжаться пометой «устар.» и справкой про соответствующую историческую эпоху.

Сатира занимает свое, вполне определенное место и в иерархии литературных жанров. Трагедия описывает идеальный мир, в котором герой гибнет по воле рока, но в этом присутствуют высший смысл и системность. Комедия описывает неидеальный мир, в котором несоответствия, сбои в системе приводят к забавным ситуациям. Сатира – критикует этот неидеальный мир.

Казалось бы, каждый делает свое дело и все по-своему хороши. Но статус сатиры принципиально ниже. Оттого, что найти несоответствие в мире легче, чем системность. Исключения виднее правила, особенно в обществах, где правила нарушаются сплошь и рядом. Писателю дефис сатирику проще.

Плюс комическое легче воспринимается. Сатира таким образом сразу дает автору дополнительные очки в плане читательской благосклонности. Это как кинопремьера, где еще и шампанское наливают.

Конечно, бичевание пороков и выделение жирным шрифтом уморительных дикостей требует мастерства. Это широкое поле, на котором конкуренция не меньше, чем в традиционно более высоких жанрах. И Пелевин – автор с феноменальной наблюдательностью и нечеловеческой работоспособностью – успешный сатирик.

Зюзя, Чубайка и Недотыкомзер

«У него уникальный талант сатирика, который бывает раз в два-три поколения в России, – считает критик Лев Данилкин. – Это идет от Гоголя через Щедрина, Носова. Это не обязательно языковой талант, но Пелевин умеет заглядывать за национальный характер. У него не просто очерки – галерея портретов, он рассказывает о подоплеке характеров».

Леонид Парфенов не совсем согласен с такой высокой оценкой: «Пелевин не сатирик вроде Гоголя, Щедрина. Мне у него литературы недостает. Это публицистика. Последние авторы для меня Набоков за границей и Трифонов здесь. Когда читаешь и понимаешь, что так мог написать только писатель, а не мы, грешные. А тут читаешь и видишь, что так и журналисты могут, пусть это и самонадеянно».

Литературный критик Вячеслав Курицын формулирует короче: «Его конек – анекдот».

Пелевин – русский, постсоветский сатирик, целенаправленно разрабатывающий несколько любимых тем.

В начале литературного пути, то есть в конце 1980-х, когда писатель набирал на компьютере свои первые рассказы, актуальными представлялись критика советской власти, сатира на стремительно уходившую эпоху.

В рассказе «Реконструктор» (1990) Пелевин, явно под влиянием Борхеса, играет в альтернативный историософский кошмар. Перед нами проходит череда «разных» сталиных, то есть двойников вождя, которые гибнут один за другим. Убивавшие сами становятся убиты. Идея прозрачна: сталиных столько, сколько может быть трактовок исторических событий. Антисталинистский дух подкреплен в рассказе юморком позднесоветской эпохи.

Другая важная для Пелевина тема – сатира на коллег, критика самого института критики.

Особенно достается от Пелевина двум его критикам – Андрею Немзеру и Павлу Басинскому. Первый последовательно ругал все пелевинские произведения (в статье «Как я упустил карьеру» он разгромил даже «Чапаева»: «Порядка для замечу, что написан он еще небрежнее, чем прежняя пелевинская проза»[29]). Ему Пелевин в «Числах» посвятил нетонкий каламбур «Недотыкомзер».

Павел Басинский обзывал Пелевина писателем «с грошовым изобретательским талантом, с натужными “придумками”»[30] и удостоился неоднократного упоминания под именем Бисинский, а также отдельного скетча – рекламного ролика из «Generation “П”», в котором «литературный обозреватель Павел Бисинский» сидит в деревенском сортире и рассуждает о том, является ли Россия частью Европы.