Марина Цветаева. Письма 1933-1936 - Марина Ивановна Цветаева
Милая Вера, я по Вас соскучилась, не остро — это острие у меня за с двух лет-саморанения — пообтупилось, а может быть — я* отупела, и, чтобы чувствовать, нужно время, у меня его нет — кроме того, всё это, пока, только голос, даже не голос, — мысленный голос — вот если бы Вы здесь были и потом бы Вас не было — о, тогда другая песенка, и может быть волчья: волчьего зарезу: тоски, пока же: когда долго нет Ваших писем я, как все люди, скучаю (м<ожет> б<ыть> немножко больше, чем все люди!).
_____
Милая Вера, не надо благодарить за посвящение, которое прежде всего возвращение — вещи по принадлежности. Но если Вы этому возврату рады — я счастлива. Но, милая Вера, так как я себе, чувству меры в себе, все-таки не доверяю, — ибо у меня иная мера (единственное, чему в себе доверяю — безмерность, то до напечатания (проставления посвящения) непременно постараюсь, чтобы Вы прочли, а то вдруг Оля на Ва*с вознегодует, или, упаси Боже, Вы* — на меня? Была когда-то такая книга Альтенберга[378] «Wie ich es sehe»[379] — так всё у меня «wie ich es sehe». Когда я стараюсь «как другие» — я просто не вижу — ничего.
_____
Еще вопросы: 1)… «с головкой античной статуи», может быть «ВОЗРОЖДЕНСКОЙ» статуи, что* Вам ближе и что* больше Вы*? Даю Вас с Надей глядящими на вынос Сережи. Чтобы увидели другие, должна, очень точно, увидеть я. Ва*м — виднее!
2) В каком месяце или хотя бы в какое время года была убита А<лександра> А<лександровна>? У меня — поздней осенью (последние листья), и все на этом домысле построено. Но как обидно гадать, когда можно знать!
3) Помнится мне, что Надя — в феврале. А Сережа? На месяц? полтора? два? раньше.
(А может быть просто — с возрожденской головкой? Живее. Или важна именно статуя! Как бы я хотела Ваш тогдашний портрет! Зачем — портрет: Вас — тогдашнюю!)
Но вчера Вы для меня неожиданно, незабвенно воскресли. Дворянское собрание, короткие (после тифа?) до плеч волосы, красное платье с шепчущим шлейфом успеха. Вера, по описанию («нет, не широкие, скорее длинные, и не голубые, — светлые, серовато-еще что-то…») у Вас, не сердитесь, КОЗЬИ глаза[380]. Вы когда-нибудь видели козьи глаза? Не ланьи (карие, влажные, и т. д.) а именно козьи, у самой простой козы: светлые, длинные, даже изогнутые (mit einem kecken Schwung[381], как бывает смелый росчерк), холодные и в тысячу раз более гадательные, притягательные, чем пресловутые русалочьи, в которых, как у рыбы, только испуг и вода.
Рядом с Вами шла, можно сказать, шествовала — тоже, тогда, красавица, нынешняя Кн<ягиня> Ширинская, а тогда даже еще не Савинкова, у которой до сих пор глаза совершенно невероятной красоты[382]. Мы с ней, часто видимся, они вместе с моей дочерью набивают зайцев и медведе*й («Зайхоз»), зашивают брюхи, пришивают ухи и хвосты (у зайцев и медведе*й катастрофически маленькие, т. е. очень трудные: не за что ухватиться) и зарабатывают на каждом таком типе[383] по 40 сант<имов>, т. е., дай Бог — 2 фр<анка> в час, чаще — полтора. Она мне говорила о своих угрызениях совести, что до сих пор не ответила на Ваше чудное письмо, а я утешала, что Вы сами подолгу не отвечаете, и по той же причине — исчерпывающей) ответа.
Нравитесь Вы себе в красном платье, с козьими глазами? (NB! в рукописи этого не будет!) Непременно откликнитесь, козьи или нет, но до этого непременно подробно рассмотрите козу (именно козу, ибо у козла, может быть, и даже наверное — другие!).
Вера, а Елпатьевский (С<ергей> Я<ковлевич>)[384] — мой троюродный дядя: двоюродный брат моего отца — через поле — в тех же Талицах. Мы жили у него на даче в Ялте, зимой 1905–1906 г.[385], под нами — какие-то «эсдеки», с грудным ребенком, над нами Горькие, и весь сад по ночам звенел шпорами околоточных. Мне бы очень хотелось прочесть Ваше про Елпатьевского — нет ли у Вас машинною оттиска? Давайте обмениваться «отверженцами». Музей мой окончательно закрыт, даже зарыт, с подобающим надгробным словом Милюкова («пристрастие к некоторым членам Царской Фамилии», — в том-то и дело, что она для него «Фамилия», для меня — семья). Если кто-нибудь по дружбе отпечатает (всего 7 рукописных страниц) — пришлю. А Вы мне — Елпатьевского (а м<ожет> б<ыть> П<оследние> Н<овости> почуяли, что Елпатьевский — мой троюродный дядя? смеюсь, конечно! Кстати, у Милюкова с Новостями одни инициалы).
_____
А «Дедушка» настолько принят, что уже проеден, увы не нами, а «g*rante» в виде % терма.
Теперь, просьба. Когда, дней через десять, сдам, и начнется бесконечная торговля с Рудневым: сократить, убрать и т. д. — Вера, вступитесь и Вы: моя мечта, чтобы вещь напечатали целиком, а м<ожет> б<ыть> вместо положительных — отпущенных на нее С<овременными> 3<аписками> — 65.000 знаков окажется 90.000. Видел Руднев только I, анекдотическую, часть «Дедушка Иловайский», увиденный глазами ребенка. II ч<асть> — Дом у Старого Пимена — есть часть осмыслительная, м<ожет> б<ыть> менее «развлекательная», но более углубительная: судьба до*ма, ро*да, — Рок. Уже не картинки, а картины, и некоторые — очень жуткие. Пусть платят за 65 тысяч знаков, пусть печатают — хоть петитом (я бы предпочла курсивом, настолько все это — изнутри!), мне все равно, лишь бы — всё, всю. Пусть разбивают на 2 №, как Макса, бывшее — не торопится. Итак, когда начнутся распри, я к Вам возоплю, — м<ожет> б<ыть> надавите на Фундаминского[386] (к<оторо>го пишу от (фундамент). А то с Максом было ужасно, и все Максино детство, всю Максину чудную мать мне выкинули — и совершенно зря. Они всё боятся, что «их читателю» — «скучно». (Когда стихи — «непонятно»). А тот же читатель отлично все понимает — и принимает у меня на вечерах.
Кончаю Только еще одно. Никакого «каприза», т. е. прихоти, к<отор>ую я презираю. Все мои «стаканы» — органические, сорождённые со мною стаканы защиты, и никогда — себя: мира высшего (wie ich es sehe) — от мира низшего, в данном Сарином[387] случае — гения, старости, бывшей славы — от дряни.
А деспотизм — да, только просвещенный, по прямой линии от деда
