Владимир Мартынов - Явка в Копенгагене: Записки нелегала

Дон Альберто, грозно сверкнув очками с толстыми линзами, громовым басом учинил мне допрос:

— Кто вы такой? Откуда приехали? Когда? Есть ли у вас вид на жительство?

— Я его еще не успел получить. Сдал вот документы в полицию.

— А какие у вас вообще есть документы?

Пришлось сходить в свой гараж за документами.

Предъявил ему заграничный паспорт и военный билет. Вкратце рассказал ему свою жизненную историю согласно отработанной легенде. Сказал, что буду проходить военную службу, а затем устраиваться на работу, что завтра ухожу в первый раз на службу, в армию.

Дон Альберто несколько умерил свой пыл, успокоился, перестал раздувать щеки, после чего сеньора Кармен поставила на стол бутылку красного вермута «Чинзано», сифон с ледяной водой, и мы выпили за знакомство, разбавляя вермут пополам с содовой. После нескольких стаканов дон Альберто подобрел. Он сказал, что сеньора Кармен живет одна и поэтому он должен знать, кто тут у нее поселился. Дон Альберто, старый холостяк, был великолепным гитаристом и исполнителем аргентинских танго и креольского фольклора. Он был истинным порттеньо,[8] знал превеликое множество танго и баллад, сам сочинял музыку, был вхож во многие дома, где в почете были аргентинский фольклор и танго. Зарабатывал он уроками музыки, обслуживанием вечеринок.

На следующий день рано утром я отправился электропоездом до Ретиро,[9] затем на метро до Пласа-де-Майо,[10] и пешком, минуя Каса Росада[11] направился в свой военкомат. На страже у входа в президентский дворец стояли солдаты в форме гренадеров эпохи освободительных войн.

Временно я был прикреплен к шестому этажу, который занимался призывниками, прибывавшими в основном из-за рубежа. Рауль постепенно вводил меня в курс дела и помогал объясняться с начальством. На этаже работало человек пятнадцать солдат во главе с двумя сержантами сверхсрочной службы (на положении наших прапорщиков). Один из сержантов заведовал архивом (туда меня не пускали, как, впрочем, и остальных, кто не имел к архиву отношения), другой — текущий перепиской с посольствами. Был еще и капрал, тоже сверхсрочник, который следил за порядком и чистотой на этаже. Командовал этажом подполковник Мендес, приятнейший, добродушный человек средних лет. На других этажах располагались службы, обеспечивавшие призыв в авиацию, Морфлот и другие рода войск. Караульную службу нес суточный наряд, вооруженный немецкими винтовками маузер времен Второй мировой войны с примкнутыми тесаками. Питались на службе бутербродами и кофе, который приносил негр-кафетеро из соседнего кафе, приходивший всегда ровно в 11 дня весь увешанный огромными термосами и ящичками с бутербродами и выпечкой. Внизу в каптерке у мрачноватого солдата — каптенармуса, с ярко выраженной европейской внешностью, получил свое обмундирование, состоящее из грубошерстной куртки и брюк, белой форменной куртки, пилотки и армейских ботинок. Все не по размеру, все бывшее в употреблении, но тщательно выстиранное и выглаженное.

— Бери что дают, и нечего здесь копаться, — буркнул каптенармус, — не в театр пришел.

Пришедший со мной Рауль приветливо улыбался ему:

— Неужели у тебя, Мозес, ничего лучшего не осталось?

— Ничего. Идите и сами ищите.

Я был крайне удручен, показывая вечером сеньоре Кармен доспехи, в которых мне придется щеголять в такую ужасную жару. Но сеньора Кармен, лукаво улыбаясь, сказала мне, что по соседству живет подполковник Лопес, который является заместителем командира нашей войсковой части, и что она в хороших отношениях с его матерью, которая только что ей звонила и просила у нее пару лимонов, так как ей нездоровится. На следующий день за ужином сеньора Кармен поведала мне, что она побывала у матери Лопеса и попросила, чтобы мне разрешили ходить на службу в штатском, поскольку я собирался устроиться на работу автомехаником. Так началась моя служба в армии. Ходил я в штатском, форму надевал, лишь когда стоял в карауле с маузером без патронов. В дивизионе я, конечно, был наподобие белой вороны — аргентинец, не знающий кастельяно и владеющий только английским да еще греческим. На меня прибегали посмотреть с других этажей и обращались ко мне не иначе как «Hello, Jonny». Но вскоре все мало-помалу привыкли к моему присутствию и успокоились.

Через месяц пришел приказ о том, чтобы меня откомандировать в моторизованный батальон понтонеров, но подполковник Лопес меня отстоял, сославшись на то, что мне надо еще подучить испанский, а то как бы я чего-нибудь там еще не натворил по незнанию языка и не утопил бы технику при наведении понтонной переправы через бурную речку, за что он-де не хочет нести ответственность.

Каждое утро в семь часов мне надлежало приходить на службу, а в три пополудни все, кроме караула уходили по домам. Несколько раз мне пришлось дежурить. Стояли в форме с винтовкой у входа в часть, сменяясь каждые четыре часа. Отдыхали на столах на своем шестом этаже, питались бутербродами и кофе из принесенного с собой термоса. Однажды стою я себе у входа в часть (шестиэтажное здание, с виду напоминающее небольшой отель), сжимая в руке старенькую винтовку с примкнутым штыком. Такими винтовками были вооружены полицаи во время оккупации.

Так вот, стою я вечером на часах, я, рядовой аргентинской армии и одновременно советский разведчик-нелегал, старший лейтенант КГБ при СМ СССР. Интересно? Лично для меня мало интересного. Вот по пустынной, слабо освещенной улице шествует величаво какая-то весьма привлекательная, хорошо одетая особа, и вдруг, обращаясь ко мне, дамочка эта что-то говорит, упоминая слова «офицер» и «театр». Не уловив, чего она хочет, вызываю дежурного сержанта, чтобы он сам разобрался с дамочкой. Отослав тотчас меня с поста, молодой черноусый сержант-контрактник остался у входа полюбезничать с прекрасной ночной незнакомкой, которая хотела вроде бы в театр, а попала в войсковую часть, и что из этого вышло, так и осталось тайной.

Я стал укладываться отдыхать на ужасно жестком столе. У открытого окна стояли и хихикали ребята, свободные от несения службы:

— Ладислао, брось ты ломать стол своими костями! Иди-ка лучше сюда, тут есть кое-что поинтереснее.

Сползаю нехотя со стола, подхожу к окну. С шестого этажа хорошо просматривается открытое окно спальни квартиры пятого этажа жилого дома напротив. Зрелище для молодых ребят конечно же захватывающее: молодой муж (а может, любовник) медленно раздевает юную особу, охаживая ее по всем правилам любовного этикета. Комната ярко освещена, в нашей же комнате темно, свет горит лишь в коридоре, поэтому они нас видеть не могут.