Юрий Комарницкий - Старший камеры № 75

Вот и она, красавица! В пяти шагах, высоко подняв голову, качается змея. «Гюрза, что ли?..» Я внимательно ее разглядываю, она в свою очередь разглядывает меня. Обхожу стороной это интересное творение Всевышнего и шагаю дальше.

К одиннадцати часам подхожу к поселку. На моем пути встает речушка с берегами, заросшими низким кустарником. «Отлично, искупаться будет кстати». Раздеваюсь, привязываю одежду к рюкзаку и кладу его на голову. Дно илистое и незнакомое, идти, честно говоря, неприятно. Перехожу на другую сторону, бросаю рюкзак на траву и погружаюсь в прохладу.

На берегу слышатся голоса. Я оборачиваюсь и вижу детей. Они внимательно меня разглядывают круглыми тюленьими глазами.

Один из малышей решается со мной заговорить.

— Вада теплый? — серьезно меня спрашивает.

Мне смешно… Купание и детские лица возвращают хорошее настроение:

— Теплый, — отвечаю односложно… — Как поселок называется — Басагаш?..

— Басагаш, дядя… А тебе какая нада?..

— Мне много кой-чего надо, а для начала подойдет и Басагаш. Я, дети, фотограф, привез вам фотки… Ну-ка покажите, где кто живет?

Они соглашаются, возле меня суетятся. Воистину прав был тот, который первый изрек: «Фотография — это радость!»

Во всех случаях, когда я приезжаю, дети — мои проводники. Они разыскивают моих клиентов, оказывают большую помощь. Обычно после работы я вручаю им на конфеты, и они счастливыми уходят домой.

Солнце уже в зените. Степь накалилась. От утренней прохлады не осталось и следа.

Басагаш — типичный отдаленный казахский поселок. Дома глинобитные. В принципе их домами не назовешь. Типичные землянки, в которых ютятся казахи нового времени.

В этом поселке я впервые. Здесь набирал заказы мой коллега, которого уже нет в живых. Только ему было под силу забираться в подобную несусветную глухомань. Бывали случаи, когда его заказы приходилось раздавать в Тургайских степях, где на сотни километров не проживает ни один славянин. О моем коллеге Александре Попове по прозвищу Святой я еще расскажу… Загубленная жизнь талантливого человека.

Захожу по первому адресу, указанному в реестре. Низенький потолок, на стенах копошатся тысячи мух. Пол устлан вой лочными циновками, на которых в позах римских патрициев возлежат казахи. Время рабочее, но, как это заведено у казахов, лучшая работа — это чаепитие. На деревянном помосте — импровизированном столе — пиалы, чайник, в пиалах масло и сахар. Очень много сваренного в хлопковом масле теста. Все это — под черной шапкой копошащихся мух. В помещении зловоние. Я не нахожу места. Быстрее, быстрее…

— Здравствуйте!.. Два месяца тому назад вы заказывали портреты… Я их привез… У вас два портрета 18*24, итого с вас…

Казахи — очень плохие заказчики. Будучи предупрежденными о стоимости, при получении заказа они почти всегда устраивают торг. В такие моменты приходится собирать волю в кулак и входить в роль восточного торгаша. Вот и сейчас толстый отец семейства садится на кошму, поджимает ноги и заводит старую, как мир, песню:

— Э-э-э… дарагой, патшему так дорого?.. Тот первый, кагда приходила, гаварила адин стоит меньше.

«Начинается!..» Все наборщики знают, что минимальная стоимость цветного фотопортрета 18*24 была десять рублей. Его цена — явно выдуманная.

— Хозяин, давай не будем торговаться. Портрет с времен войны стоит десять рублей. По старым деньгам — сто рублей, на новые если перевести — десять. Переводи по курсу и плати.

Я держу портреты в руках и чувствую: здесь придется поработать дополнительно.

— Давайте, давай, хозяин, плати… Ты только посмотри, какие они красивые, как блестят.

«Господи! Какую приходится молоть чушь!» Так, наверное, рекламировали свой товар моряки из команды Колумба.

Молодая казашка что-то скороговоркой объясняет старой казашке. Сын в свою очередь что-то доказывает отцу. Наконец старая казашка хитро улыбается и говорит мне слова, от которых меня опять бросает в жар:

— Ты хороший парень… моя бедный… давай, пусть будет ни тебе, ни мне…

— Люди! Не морочьте мне голову… Платите!.. Вы только посмотрите, какие они красивенькие, как блестят, — продолжаю тыкать им портреты под нос.

Неожиданно для себя я придумываю еще один способ рекламировать мою продукцию. Я кладу портреты на ладонь, как бы взвешивая, и говорю:

— Хозяин, чего тебе надо, они даже по весу подходят, а ты говоришь.

Этот «умный» довод подействовал неожиданно. Старый казах взял портреты, подержал в своей руке, затем что-то сказал молодой казашке. Ни слова не говоря, она протянула мне две замусоленные бумажки.

— Вот так бы давно… Вот это правильно, — говорю я и вычеркиваю их фамилию из списка.

Я — коммивояжер. У меня самая легкая работа на свете.

В этом поселке не проживает ни одна европейская семья. Атмосфера во всех домах одинаковая. «Быстрее! Быстрее!.. Лишь бы не пришлось остаться ночевать».

Если придется остаться ночевать, не обойтись без вина. Уснуть не смогу. Запах пота, бараньего жира, тучи мух, умопомрачительная антисанитария.

У некоторых казахов действительно нет денег. Приходится гонять их по соседям, но если семья не в авторитете, денег им не займут. Предпринимаю еще один вариант. Веду клиента в местный магазин и прошу продавца занять ему денег. Иногда занимают.

Честно говоря, из меня делец неважный. Когда я вижу бедную, по-настоящему не имеющую денег семью, я отдаю портреты бесплатно.

Таких семей великое множество. Заходишь в квартиры: голые стены, на железной кровати рваные матрасы и фуфайки, ползают голые, грязные дети. Трудно понять, зачем в таких семьях заказывают портреты. Лично я в таких квартирах заказы не принимаю. Но заказывают! Извечное стремление человека себя увековечить, а возможно, и бестолковость, привитая убогой жизнью.

В таких семьях я отдаю хозяйке портрет или портреты и говорю:

— Ну что ж! Пусть пока будут у вас, а через два дня придет человек, тогда рассчитаетесь. Естественно, никого я сюда посылать не буду. Говорю так для того, чтобы остальным клиентам не показалось, что уже наступил коммунизм.

Мой рюкзак становится все легче и легче. Карман распух от денег. Времени нет, деньги я всовываю в карман как попало. Несмотря на то что летний день длинный, время в работе бежит неумолимо.

Наконец я заканчиваю. Остается несколько портретов, которые можно выслать наложенным платежом, и два-три портрета, которые я принципиально уничтожу. Есть и такие. Есть люди, доводившие меня своей жадностью до белого каления.

Они мельком смотрят на портрет и, толком его не разглядев, начинают приблизительно так: