На манжетах мелом. О дипломатических буднях без прикрас - Юрий Михайлович Котов
И опять парадоксы нашей тогдашней (а может, и нынешней?) жизни. Настал момент, когда я получил указание выехать в Хельсинки и продолжить исполнение своих обязанностей уже на месте предстоящих баталий. Поехал на площадь Революции, где тогда располагалось агентство по продаже билетов на железнодорожные заграничные линии. Пришел с официальным заявлением, подписанным, кажется, самим собой. А симпатичная девушка вежливо мне говорит, что свободных мест на поезд Москва – Хельсинки на эту дату нет. Я поначалу возмутился: да как же так? Я туда целые составы отправляю, а мне и одного местечка не найдется? Уже собрался обращаться к высшему железнодорожному начальству. А потом пошарил в карманах, нашел шариковую ручку, еще какую-то мелочь, вручил их кассирше, одарив ее якобы приветливой улыбкой. И место нашлось. В вагоне на самом деле ни одного свободного места не было – до Ленинграда. А вот до Хельсинки ехали всего пять-шесть человек. Вот видите, даже в те советские времена у достаточно обеспеченных людей существовал свой престиж: в Питер ехать не «Красной стрелой», а тем поездом, который до Хельсинки, – там и простыни чище, и туалеты свободнее.
В Хельсинки в целях экономии государственных средств поселился я не в гостинице, а в квартире у родителей (отец тогда находился в Финляндии в своей третьей командировке). Правда, появлялся я в ней часов на семь-восемь, чтобы тупо лечь спать. Все остальное время проводил с коллегами по делегации в разного рода заботах. В первый же день принял меня посол Виктор Федорович Мальцев. Чувствовалось, он не слишком доволен, что из Москвы прислали какого-то 1-го секретаря для оказания «содействия» – у самих, мол, сил и ума хватает. Да и то верно, и без меня бы обошлись, но вот для нужд делегации я все-таки был полезен. Выделил мне посол «напарника» – первого секретаря Юрия Дерябина (позднее тот и сам возглавлял наше диппредставительство в Финляндии, а в Москве жил со мной в одном доме на Уральской).
Земсков взял с собой в Хельсинки большую часть своего секретариата: помимо меня, Борю Борисова (он переводил с французского) и двух наших дам (хотел написать «девушек», но все же решил, что первое определение к ним больше подходит) – Люсю Иванову и Галю Кабанову. Вместе с Юрой Дерябиным и примкнувшим к нам Виктором Суходревом (понятно, на нем был английский перевод) мы составили дружную оргбригаду. Трудились, конечно, каждый на своем участке, но редкие случаи досуга проводили вместе. Выезжали, помнится, на ночное купание в Финском заливе, забившись, как сельди в бочку, в единственную имевшуюся в нашем распоряжении автомашину 1-го секретаря посольства.
Случались иногда и короткие свободные паузы по ходу работы самой конференции. В одну из таких мы поиграли в бильярд с Анатолием Леонидовичем Адамишиным – одним из «гуру» советского, а затем и российского МИД'а. Он неоднократно был замминистра, в том числе 1-м, послом в Италии и в Великобритании. После этого ушел из родного ведомства, став министром по делам сотрудничества со странами СНГ. Занимался общественной, преподавательской деятельностью, написал кучу книг, вел внешнеполитическую программу на телевидении и так далее. Мы с ним поддерживаем добрые отношения не один десяток лет. И вот как-то на одной из относительно недавних встреч я спросил его, помнит ли он, как мы в Хельсинки играли в бильярд. Вполне понятно – такое «историческое» событие не оставило следов в его памяти. Сражались мы не на деньги, а на «интерес» – проигравший должен был либо лезть пол стол, либо прокукарекать – такие бывали наказания за проигрыш. Анатолия Леонидовича я обыграл вчистую, но от отбытия повинностей милостиво освободил. Теперь, полагаю, стало понятней, почему я этот эпизод запомнил, а он нет.
Конференция по безопасности и сотрудничеству в Европе завершилась. На следующий день вся делегация отбывала на родину. Ну, а мой шеф неожиданно говорит: «А вам, Юрий Михайлович, вместе с главбухом придется остаться еще на несколько деньков – завершить все оставшиеся дела». Я сначала даже обиделся, поскольку накануне, просидев до трех часов ночи, доделал все, что за мной числилось. «Да знаю, – ответил Земсков, – а с родителями-то вам хоть пару часов удалось провести, кроме того, что вы к ним спать приходили? Так что даю вам три дня, и до встречи в Москве». Поскольку делать мне действительно было нечего, да и дни эти выпали на уик-энд, отвез нас отец с бухгалтером на шикарную рыбалку (был, кстати, день рыбака), а потом в одну из лучших в Финляндии саун.
Игорь Николаевич, уйдя на повышение с генсека на должность замминистра, оставил за собой прежнюю привилегию – получать почти все шифртелеграммы, за исключением технических, изо всех стран (к генсеку они и раньше, и теперь так и поступают). Он, конечно, по-прежнему хотел быть в курсе всей информацонно-оперативной работы министерства. А каково было нам? Обязанности в секретариате делились следующим образом. Мы с Сашей Трофимовым по квалификации Земскова числились помощниками. Это значит, что когда он задерживался на работе до десяти часов вечера, один из нас оставался с ним. А вообще на меня была возложена обязанность заниматься в основном шифровками.
Сама по себе, даже чисто практически, это была весьма кропотливая работа. Бывали случаи, и весьма частые, когда этих депеш приносили по несколько сотен в день. Соответствующий сотрудник 10-го отдела (сейчас он называется иначе) выкладывал пачку толщиной в пятнадцать-двадцать сантиметров и начинал диктовать номера входящих документов. После чего я расписывался за их получение. Затем бегло просматривал поступившие и отбирал процентов пятнадцать-двадцать для доклада шефу. Остальные сразу складывались в сейф «на сброс». Их потом периодически, под ту же самую расписку, забирали обратно. Через какой-то небольшой срок пришли к нам с первой проверкой – все пересчитали, и оказалось, что пяти-шести шифртелеграмм у нас не хватает. Ну что ж, собрались с Сашей идти домой и сушить сухари. Однако все обошлось. Парочку депеш откопали у шефа в сейфе, одну извлекли из его знаменитой папки «К министру» – она у него всегда была наготове. Ну а еще две-три оказались все-таки списанными, но не отмеченными. И это понятно, к концу
