Анна Франк - Убежище. Дневник в письмах
Милая Китти!
На этот раз продолжение распорядка дня в Убежище. После обеденного перерыва в конторе наступает наша очередь обедать.
Менеер Ван Даан, он начинает. Его обслуживают первым, он берет всего помногу, если ему по вкусу. Обычно участвует в разговоре, всегда высказывает свое мнение, и когда это случается, то ничего не поделаешь, потому что если посмеешь возразить, то навлечешь на себя такое! Ох… Он, как кот, может на тебя фыркнуть… ну я, знаешь, лучше обойдусь без этого… Если тебе однажды такое выпадет на долю, то второй раз не захочешь. Его мнение самое правильное, он знает обо всем больше всех. Ну хорошо, у него умная башка, но при этом и самодовольства хоть отбавляй.
Мадам. Вообще-то лучше бы мне промолчать. В некоторые дни, особенно когда ожидается перемена к плохому настроению, на ее лицо лучше не смотреть. При ближайшем рассмотрении она виновница всех дискуссий. А не их предмет! О нет, о ней никто даже не заикается, но, пожалуй, ее можно назвать подстрекательницей. Натравливать – вот прекрасное занятие. Натравливать против мефрау Франк и Анны. Против Марго и менеера это не так просто.
Ну, а теперь за стол. Мефрау себя не обделяет, хоть и думает иной раз, что это так. Выбрать себе самые мелкие картофелины, самую вкусную закуску, самое сочное – вот лозунг мефрау. Очередь других еще наступит, главное, чтобы я первая взяла себе самое лучшее. (Именно так, как она думает об Анне Франк.) Второе – это говорить. Только бы кто-то слушал, интересно ему или нет, похоже, ее не волнует. Она, наверно, думает: то, что говорит мефрау Ван Даан, интересует всех.
Кокетливо улыбаться, делать вид, будто знает обо всем, каждому что-нибудь посоветовать, по-матерински хлопотать – это ведь должно производить хорошее впечатление. Но присмотрись, и все хорошее как ветром сдует. Трудолюбие – раз, веселость – два, кокетство – три и иногда – смазливая мордашка. Вот Петронелла Ван Даан.
Третий сосед по столу. Его почти не слышно. Молодой Ван Даан чаще всего тих и не очень-то заметен. Что касается аппетита, это бочка Данаид. Она не наполняется никогда, и при самой обильной еде он дает понять с совершенно невозмутимым видом, что вполне мог бы съесть еще в два раза больше.
Номер четвертый – Марго. Ест как мышка, вовсе не разговаривает. Единственная принимаемая пища – овощи и фрукты. «Избалована» – приговор Ван Даана. «Слишком мало воздуха и спорта» – наше мнение.
Затем мама. Устойчивый аппетит, говорит без умолку. Никому не приходит в голову сказать, как в случае с мефрау Ван Даан, – вот хозяйка дома. В чем же разница? Да ведь мефрау готовит, а мама моет посуду и убирается.
Номер шесть и семь. О папе и обо мне я не буду говорить много. Папа – самый скромный за столом. Он всегда первым делом посмотрит, есть ли у других. Ему не надо ничего, самое лучшее – детям. Образец добра, а с ним рядом – комочек нервов нашей виллы.
Дюссел. Берет, не глядит, ест, не говорит. А если надо говорить, то, Бога ради, только о еде, тогда не возникнет ссоры, лишь хвастовство. В него влезают огромные порции, и он никогда не произносит «нет» – и от хорошего, а часто и от плохого не откажется. Брюки натянуты до груди, сверху красная куртка, черные лакированные тапочки и роговые очки. Таким можно его увидеть за столиком, вечно работающим, ни на шаг не продвинувшимся, единственные перерывы – сон в тихий час, еда… любимое местечко… уборная. Три, четыре, пять раз в день кто-нибудь стоит в нетерпении перед дверью в туалет и зажимается, переступает с ноги на ногу, почти не в состоянии вытерпеть. Ему это мешает? Нет, что ты, с четверти до половины восьмого, с половины первого до часу, с двух часов до четверти третьего, с четырех до четверти пятого, с шести до четверти седьмого и с полдвенадцатого до двенадцати часов. Можно записать, это постоянные «часы заседания». Он от них не отклоняется, и ему дела нет до умоляющего голоса за дверью, который предупреждает, что вот-вот случится беда.
Номер девять не является членом семьи Заднего Дома, но все же друг дома и стола. У Беп здоровый аппетит. Ничего не оставляет, не привередлива. Ей можно чем угодно доставить удовольствие, и как раз это доставляет удовольствие нам. Радостная и всегда в хорошем настроении, мягкая и добрая, вот ее отличительные черты.
ВТОРНИК, 10 АВГУСТА 1943 г.Милая Китти!
Новая идея – я разговариваю за столом больше сама с собой, чем с другими, это удобно в двух отношениях. Во-первых, они все рады, если я не тараторю без умолку, а во-вторых, мне не приходится раздражаться из-за чужого суждения. Мое мнение я сама не считаю глупым, а другие считают, так что лучше мне его оставлять при себе. В точности так я поступаю и когда должна есть что-то, чего я совершенно не выношу. Я пододвигаю к себе тарелку, представляю себе, будто это что-нибудь очень вкусное, стараюсь как можно реже смотреть на это и, не замечая, съедаю все. Утром, когда встаю, а это тоже нечто ужасно неприятное, я соскакиваю с постели, сама про себя думаю «ты скоро ляжешь снова», иду к окну, снимаю затемнение, нюхаю через щелку до тех пор, пока не почувствую немного воздуха, и – просыпаюсь. Кровать нужно как можно скорее убрать, тогда в ней больше нет никакого соблазна. Знаешь, как это называет мама? Искусством жить. Тебе это выражение не кажется смешным?
За последнюю неделю мы все немного запутались во времени, потому что наш милый и родной колокол на Вестерторен, по-видимому, сняли для промышленных нужд и мы ни днем, ни ночью не знаем точно, который час. Я все еще надеюсь, что они что-нибудь придумают, что будет напоминать нашему району о том колоколе, например оловянные или медные часы или какие-нибудь еще.
Нахожусь ли я наверху, внизу или еще где-нибудь, все с восхищением смотрят на мои ноги, на которых красуется пара туфель редкостной (для нашего времени!) красоты. Мип достала их по случаю за 27,50 гульденов. Бордового цвета, из замши с кожей, на довольно высоком широком каблуке. Я хожу как на ходулях и выгляжу в них намного выше, чем я есть на самом деле.
Вчера у меня был невезучий день. Тупым концом толстой иглы я проколола себе большой палец на правой руке. Вследствие чего Марго вместо меня чистила картошку (нет худа без добра), а я коряво писала. Потом я головой налетела на дверцу шкафа, чуть не упала навзничь, получила нагоняй за то, что опять подняла шум; мне не разрешили открывать кран, чтобы смачивать лоб, и теперь у меня над правым глазом гигантская шишка. В довершение всех бед мой мизинец на правой ноге зацепился за трубку пылесоса. Шла кровь, и было больно, но на меня уже столько всего навалилось, что эта беда показалась сущим пустяком. Глупо, конечно, потому что теперь на пальце нарыв, и вытяжная мазь, и бинт, и пластырь, и я не могу надеть мои прославленные туфли.
