Джон Карр - Артур Конан Дойл

Мальчиком Артур не слишком нежно относился к отцу. Но в зрелые годы он научился понимать то, что прежде считал леностью и слабоволием, и почувствовал прелесть в живописи, что висела теперь на стенах его кабинета. Делом чести стало для него (как часто говорил он об этом в последнее время!) составить когда-нибудь собрание всех работ отца и устроить выставку в Лондоне. Надо признать, в его смерти не было ничего неожиданного. Но когда она наступила, окончательная, грубая и необратимая… Чарльз Дойл жил и умер католиком, и его похоронили по католическому обряду.

А вскоре, когда Артур вернулся в Норвуд, Туи стала жаловаться на боль в боку и кашель. Он счел, что ничего серьезного в этом нет, но послал за д-ром Дальтоном, жившим по соседству. Конан Дойлу никогда не забыть было той минуты, когда, сойдя наконец в холл, помрачневший коллега изложил ему свое медицинское заключение.

У Туи диагностировали туберкулез. При ее физических данных и нынешней стадии болезни на радикальное излечение надеяться не приходилось. Это было то, что тогда называли скоротечной чахоткой, молниеносной и мучительной; доктор давал ей всего несколько месяцев жизни.

— Вы, конечно, пожелаете провести еще один осмотр? — поинтересовался д-р Дальтон.

— Если вы ничего не имеете против. Сэр Дуглас Пауэлл?

— Как раз его я и думал вам предложить.

Туберкулез. Сперва Элмо Уэлден — туманный образ. Теперь Туи, которая стала столь неотъемлемой частью его жизни, что ее отсутствие невозможно себе представить. О его состоянии можно судить по письму матушке, которое он написал после посещения специалистов.

«Боюсь, — писал он, — нам придется смириться с диагнозом. Я вызвал в субботу Дугласа Пауэлла, и он подтвердил его. С другой стороны, ему кажется, что есть признаки роста фиброида вокруг очага болезни и что второе легкое компенсационно несколько увеличилось. Он полагает, что недуг развивался незамеченным уже несколько лет, но тогда он, должно быть, был крайне слабым».

Инстинкт толкал его на битву за жизнь Туи. Он не покорится этому невыносимому вердикту. Они с Туи, писал он в том же письме, должны как можно скорее уехать в Сент-Мориц или Давос, климат этих мест может дать какой-то шанс. Если она будет чувствовать себя хорошо зимой в Швейцарии, весной можно будет попробовать Египет. Норвудский же дом следует либо оставить как есть, либо пустить на продажу; сам он будет рядом с Туи, а работу возьмет с собой.

«Нам нужно принимать то, что уготовила нам Судьба, но я надеюсь, что все еще обойдется. В хорошие дни Туи выезжает и не очень теряет в весе». А затем в совершенном смятении и растерянности: «До свидания, матушка; спасибо за теплое участие. Замужество Конни, смерть отца, болезнь Туи — немного чересчур!»

Хотя поначалу Пауэлл и Дальтон высказывались в пользу Сент-Морица, выбор пал все же на Давос. В альпийской долине, защищенной от всех ветров и залитой солнцем, жизнь Туи можно было продлить на несколько месяцев. В конце ноября вместе с Лотти и двумя детьми они жили в Курхаус-отеле в Давосе. И сама Туи была так весела и беспечна, что временами ее супруг стыдился своего подавленного состояния.

Вдали от Англии он не слышал ропота возмущения, которым был встречен конец Шерлока Холмса в декабрьском номере «Стрэнда». Но не приходится удивляться, что теперь его главный герой казался ему еще более отталкивающим. Он переживает настоящую, невыдуманную трагедию, а его засыпают сердитыми, протестующими или даже оскорбительными письмами, и бойкие юноши в Лондонском Сити ходят в свои конторы, повязав шляпы черными лентами в знак траура по Шерлоку Холмсу.

Здесь, у подножия высоких снежных гор, он снова засел за работу, но его мысли принимали лишь один оборот. Тогда-то он и написал «Письма Старка Манро», где не было вымысла, но было много глубоко личного. Это был анализ раздумий, надежд, чувств и прежде всего религиозных сомнений молодого доктора, каким он сам был в Саутси.

Ничего нет удивительного в том, что эта книга содержит лучшие комедийные, в самом широком смысле, сцены из всего им написанного. Смех часто служит избавлением от горестей, а теперь более, чем когда-либо, он нуждался в этом. Его бывший партнер д-р Бадд, под именем Каллингворта, буйствует на страницах книги. Юный доктор Старк Манро очень желает увидеть — и видит наконец — некую благую силу, действующую во Вселенной. И все же повествование пронизано унынием; и в финале, который в одних изданиях присутствует, а в других — нет, Старк Манро и его жена погибают в железнодорожной катастрофе.

«Я не могу оценить ее, — писал Конан Дойл о книге. — Она явится если не литературной, то религиозной сенсацией». Он послал рукопись Дж. К. Джерому, который опубликовал ее серией в «Лентяе» так же, как он поступил с его врачебными рассказами, которые должны были скоро появиться в сборнике «Вокруг красной лампы».

В унынии и мраке находил он силы повторять: «Надеюсь, все еще обойдется» и в начале 1894 года его жизнелюбие было вознаграждено — Туи стало много лучше. Это признавали все врачи. «Я думаю, еще одна зима, — восклицал он, — может вылечить ее окончательно».

В глубине души он не слишком верил в это и говорил так, скорее чтобы успокоить миссис Хокинз. Но здоровье Туи явно улучшилось и, соблюдая некоторые предосторожности, можно было долгие годы поддерживать такое существование. Ничего большего ожидать не приходилось. А пока этот пьянящий альпийский воздух исцелял Туи, веселил Артура и помогал ему укреплять дух. «Когда „Старк Манро“ будет завершен, — писал он в конце января, — я стану вести жизнь дикарскую — целыми днями на воздухе на норвежских лыжах».

Кстати говоря, именно Конан Дойл привил в Швейцарии лыжный спорт. В отеле под скептические ухмылки собравшихся он убеждал, что придет время, когда сотни англичан будут приезжать в Швейцарию на лыжный сезон. С этой же идеей он выступил позднее в «Стрэнде». А тем временем, прочтя записки Нансена, он выписал несколько пар лыж из Норвегии.

Лыжи, жаловался он, самые дорогие и капризные деревяшки в мире. «На всякого, кто страдает излишним самомнением, они произведут прекрасное моральное действие». Только двое из местных жителей, попробовавших овладеть этим спортом, братья Брангеры, помогали и аплодировали ему.

В конце марта он решил продемонстрировать, что возможно пересечь горы и дойти от одной отрезанной снегами деревни до другой. Никто, кроме братьев Брангеров, никогда не пытался этого сделать. Все трое должны были пройти от Давоса к Аросе, более 12 миль через Фуркаский проход на высоте около 9 тысяч футов. Все трое были новичками, которые легко могли погибнуть — и чуть было не погибли.