Елена Обоймина - Свет земной любви. История жизни Матери Марии – Елизаветы Кузьминой-Караваевой

Солнца много сейчас у нас. Но ни к чему это. Вот и брожу, брожу, будто запрягли меня и погоняют.

Милый Вы мой, такой желанный мой, ведь Вы даже, может быть, не станете читать всего этого. А я так хочу Вас, так изголодалась о Вас. Вот видеть, какой Вы, хочу; и голос Ваш слышать хочу, и смотреть, как Вы нелепо как-то улыбаетесь. Поняли? Даже я, пожалуй, рада, что Вы мне не говорите, чтобы я не писала: все кажется, что, значит, Вам хоть немного нужны мои письма. Все как-то перегорает, все само в себе меняется. И у меня к Вам многое изменилось: нет больше по отношению к Вам экзальтации какой-то, как раньше, а ровно все и крепко, и ненарушимо, – проще, может быть, даже стало.

Любимый, любимый Вы мой, крепче всякой случайности, и радости, и тоски крепче. И Вы – самая моя большая радость, и тоскую я о Вас, и хочу Вас, все дни хочу. Где Вы теперь? Какой Вы теперь?

Ваша Елиз. К.-К.

Выражение «хочу Вас» современный читатель может неверно понять. Корреспондентка Блока пояснила, какой именно смысл вложила в эти слова: «А я так хочу Вас, так изголодалась о Вас. Вот видеть, какой Вы, хочу; и голос Ваш слышать хочу, и смотреть, как Вы нелепо как-то улыбаетесь. Поняли?…»

Надежды на ответ поэта уже, в принципе, не теплилось никакой. После всех этих признаний их вдвойне не следовало ожидать…

Лиза действительно ездила в октябре из Анапы в Кисловодск, чтобы «поправить сердце», а в середине ноября отправилась в Новороссийск и Ростов-на-Дону по делам, связанным с ее занятием виноделием. В этот же период она встретилась с братом Дмитрием, который после недолгого отпуска возвратился на фронт. Оформила официальный развод с Д. В. Кузьминым-Караваевым. Какой ошибкой, какой нелепостью казался ей сейчас этот скоропалительный брак!

22. XI.1916

Только что вернулась из Новороссийска и Ростова, куда ездила по делам и брата проводить. Мучает меня, что мои письма не доходят к Вам; хочу это даже послать по петербургскому адресу. Мудрено мне как-то. Вот наряду с тишиной идут какие-то нелепые дела: закладываю имение, покупаю мельницу, и кручусь, кручусь без конца. Всего нелепее, что вся эта чепуха называется словом «жить». А на самом деле жизнь идет совсем в другой плоскости и не знает, и не нуждается во всей суете. В ней все тихо и торжественно. Так с каждым днем перестаешь жалеть. Уже ничего, ничего не жаль; даже не жаль того, что не исполнилось, обмануло. Важен только попутный ветер, а его много.

Мне приходит мысль, что Вы еще в городе. Так ли это? Господи, в конце концов все равно ведь. И для Вас более безразлично, чем для других, потому что Вам все предопределено.

Не могу Вам сейчас писать (хотя хочу очень), потому что ничего не выговаривается.

Е. К.-К.

Относительно фраз «приходит мысль, что Вы еще в городе. Так ли это?»: Блок в октябре 1916 года на несколько дней приезжал в отпуск в Петроград. Очевидно, Лиза знала об этом…

Зиму 1916/1917 года она провела в Петрограде. Как и некоторые из друзей, встретила Февральскую революцию с некоторой надеждой на лучшее, а особенно на прекращение кровопролитной войны.

Блок после службы в инженерно-строительной дружине тоже возвратился в Петроград. Его приятель, поэт В. А. Зоргенфрей вспоминал:

В военной форме, с узкими погонами «земсоюза», свежий, простой и изящный, как всегда, сидел Блок у меня за столом весною 1917 года; в Петербург он вернулся при первой возможности… О жизни в тылу позиций вспоминал урывками, неохотно; «война – глупость, дрянь…» – формулировал он в конце концов свои впечатления.

В марте 1917 года Блок был назначен секретарем Чрезвычайной следственной комиссии для расследования противозаконных действий царских министров и высших чиновников. Его выводы легли в книгу «Последние дни императорской власти», выпущенную издательством «Алконост» в 1921 году. Поэт присутствовал на допросах бывших министров и князей, а также фаворитки императрицы – Анны Вырубовой. «Нет, вы только подумайте, что за мразь столько лет правила Россией!» – воскликнет автор «Последних дней».

Неоднозначно была принята поэма Блока «Двенадцать», написанная в январе 1918 года. Многие бывшие друзья отвернулись от автора. Кузьминой-Караваевой рядом с ним уже не было – увы, не по ее вине…

Весной 1917 года Елизавета Юрьевна сделала очередную, последнюю попытку восстановить свои отношения с поэтом, вновь обратившись к нему с письмом:

4. V.1917

Дорогой Александр Александрович, теперь я скоро уезжаю, и мне хотелось бы Вам перед отъездом сказать вот что: я знаю, что Вам скверно сейчас; но если бы Вам даже казалось, что это гибель, а передо мной был бы открыт любой другой, самый широкий путь – всякий, всякий, – я бы все же с радостью свернула с него, если бы Вы этого захотели. Зачем – не знаю. Может быть, просто всю жизнь около Вас просидеть.

Мне грустно, что я Вас не видала сейчас: ведь опять уеду, и не знаю, когда вернусь.

Вы ведь верите мне? Мне так хотелось побыть с Вами.

Если можете, то протелефонируйте мне 40–52 или напишите: Ковенский 16, кв. 33.

Елиз. Кузьмина-Караваева

Откуда же она знала, что поэту «скверно сейчас»? Или ее прозорливости не было границ?

Тяжелое душевное состояние Блока того периода подтверждается воспоминаниями современников. Например, К. И. Чуковский писал:

Он онемел и оглох. То есть слышал и говорил, как обыкновенные люди, но тот изумительный слух и тот серафический голос, которым он обладал один, покинули его навсегда. Все для него стало беззвучно, как в «могиле».

Елизавета Юрьевна признавалась, что готова отказаться от своего пути ради того, чтобы быть с любимым: «…если бы Вам даже казалось, что это гибель, а передо мной был бы открыт любой другой, самый широкий путь – всякий, всякий, – я бы все же с радостью свернула с него, если бы Вы этого захотели». В критический период их отношений она предпочла бы погибнуть вместе с Блоком, чем спастись без него, объясняют этот момент литературоведы. Но поэт, по их мнению, такой жертвы с ее стороны, к счастью, не принял.

Да полно, об этом ли надо говорить в данном случае? Думается, ни о какой жертвенности со стороны своей настойчивой корреспондентки Блок и не думал. Да и думал ли вообще о ней?

Личная жизнь его, как всегда, оставалась бурной. Александр Александрович между делом сообщал матери: «Несчастная Дельмас всякими способами добивается меня увидеть».

Была ты всех ярче, верней и прелестней,

Не кляни же меня, не кляни!

Мой поезд летит, как цыганская песня,

Как те невозвратные дни…

Что было любимо – все мимо, мимо,