Александр Горфункель - Джордано Бруно

Ноланец не только мечтал и надеялся на «всеобщие перемены»; он разработал свой идеал общественных преобразований и стремился к его осуществлению.

Прежде всего должен быть упразднен суеверный культ, устранено всевластие церкви и духовенства. Место Христа — Ориона в новой системе нравственных и социальных ценностей должны занять «трудолюбие, промышленность, воинские упражнения и военное искусство, которыми поддерживаются мир и власть в отечестве, варвары побеждаются, укрощаются и приводятся к гражданской жизни и человечному общежитию, уничтожаются культы, религии, жертвоприношения и законы бесчеловечные, свинские, грубые и зверские» (10, стр. 184).

На место церковного и светского феодального произвола должен стать Закон. Предназначенный для пользы человеческого общежития, он должен существовать, «дабы беззащитные ограждены были от власть имущих, слабые не угнетались сильными, низлагались тираны, назначались и утверждались справедливые правители и цари, поощрялись республики, насилие не подавляло разума, невежество не презирало науку, богатые помогали бедным, добродетели и занятия, полезные и необходимые обществу, поощрялись, поддерживались и развивались» (10, стр. 79).

В этом обществе, основанном на власти закона, не должно быть феодальных привилегий и преимуществ, «дабы бремя управления уравновешивалось достоинствами и способностями подданных, чтобы должности не распределялись сообразно степеням родства, благородству, титулам и богатству, но сообразно добродетелям, оплодотворенным подвигами» (10, стр. 159).

В условиях XVI в. выдвинутые Бруно требования ликвидации власти церкви, установления внешнего и внутреннего мира, упразднения феодального произвола и наследственных привилегий, поощрения трудолюбия, «промышленности», полезных для общества занятий и, наконец, установления гражданского, юридического равенства людей, воплощенного во власти закона, соответствовали интересам буржуазного развития общества.

Дальше требования формального, юридического равенства граждан Бруно не пошел. В отличие от Томаса Мора и Томмазо Кампанеллы Ноланец не был сторонником общности имуществ, упразднения частной собственности. Правда, в одном из диалогов содержится осуждение Труда за то, что он «изобрел твое и мое… разделил и сделал собственностью одного или другого не только землю (данную всем живущим на ней), но даже моря и — того гляди — скоро даже и воздух. Не он ли положил предел чужой радости и сделал так, что то, чего было вдоволь для всех, стало в избытке у одних и в нехватке у других; отчего одни против своей воли стали жиреть, а другие умирать с голоду». Но характерно, что обличение «злодеяний захватных и собственнических законов моего и твоего, по которым тот справедливее, кто более сильный собственник», вложено автором в уста Лености (10, стр. 131).

Отход от первобытного состояния, «когда все блага были общими», когда люди «не знали господства одних над другими», Бруно считал обязательным условием исторического прогресса. Отвергая собственность, основанную на наследственных привилегиях и на прямом насилии, он провозглашал право собственности, основанной на труде, понимаемом широко как всякая полезная для общества деятельность: «За трудом пусть следует приобретение». Справедливо связывая происхождение общественного неравенства с переходом от варварства к цивилизации, видя в нем явление исторически прогрессивное, Бруно считал его естественным и неизбежным результатом общественного разделения труда: «Нужно, чтобы на свете существовали ремесленники, механики, земледельцы, слуги, пехотинцы, простолюдины, бедняки, учителя и им подобные, иначе не могли бы быть философы, созерцатели, возделыватели душ, покровители, полководцы, люди благородные, знаменитые, богатые, мудрые и прочие подобные богам» (9, стр. 154). Поэтому и стремления угнетенных трудящихся масс ликвидировать социальное неравенство Бруно осуждал. «Не следует брать во внимание такие желания, как желание подданных занять более высокое место и стремление простых сравняться с благородными», — писал он, видя в этом «извращение и смешение порядка вещей», в результате которого «в конце концов на смену пришло бы некое среднее и животное равенство, как это случается в некоторых заброшенных и некультурных государствах» (9, стр. 155).

Неверно поэтому было бы модернизировать социально-политические воззрения Бруно и видеть в нем, как это делали Буннхофер и некоторые другие буржуазные историки конца прошлого века, предтечу буржуазного либерализма или предшественника социал-демократии (см. 59, стр. 298–303). Не менее нелепо выглядят и попытки современных клерикальных авторов подчеркивать «антидемократизм» Ноланца (см. 61, стр. 52). В своих политических взглядах Бруно был сыном своей эпохи, выразителем тех передовых ее тенденций, которые отвечали интересам буржуазного развития.

Как доносил Мочениго, Бруно, ожидая «всеобщих перемен», возлагал немалые надежды на «великие деяния короля Наваррского». Восторженные отзывы Бруно об этом государе, будущем короле Франции Генрихе IV, а также о королеве Елизавете Английской, о герцоге Юлии Брауншвейгском привлекли к себе внимание инквизиторов, а в наши дни вызывают подчас злорадство со стороны реакционных исследователей. «Можно было бы извлечь из сочинений этого якобы предшественника социализма, — язвительно писал Л. Джуссо, — целый букет панегириков в честь государей» (67, стр. 159).

Сам по себе факт посвящения книг высокопоставленным покровителям связан с обычаями эпохи; при отсутствии системы гонораров плата за посвящение была единственным видом авторского вознаграждения. Но выбор покровителей зависел от автора. Бруно, действительно, не скупился на похвалы меценатам. Вряд ли нужно доказывать, что похвалы эти не были продиктованы угодничеством и низкопоклонством. Из политических деятелей конца XVI в. этой чести удостоились лишь те государи и их приближенные, которые проводили политику покровительства просвещению, веротерпимости, централизации, укрепления абсолютных монархий в борьбе с феодальной реакцией. Лишь одно посвящение было обращено к деятелю католической реакции императору Рудольфу, но именно в этом посвящении Бруно выступил с резким осуждением религиозных раздоров и фанатизма. В посвящениях, в речах и панегириках, вышедших из-под пера Бруно, содержится не только перечисление заслуг восхваляемых им политических деятелей, но и собственная его программа преобразования общества.

«Ты не воздвигал по обычаю древних храмов идолам, не сооружал алтарей гнусным демонам, не посвящал их человеконенавистническим духам, не строил монастырских трапезных и спален, этих гнездилищ праздных мышей», — говорил Бруно в «Утешительной речи» на смерть герцога Юлия Брауншвейгского. Борьба с религией и поддержка просвещения — вот в чем видел он главную заслугу умершего: «Музы, которые в Италии и в Испании попираются ногами низких священников, в Галлии подвержены крайней опасности из-за гражданских войн, в Бельгии сотрясаемы обильными потоками и в иных областях Германии прозябают в несчастии, здесь утверждаются, возвышаются и пребывают в покое» (15, стр. 33–45).