Орландо де Руддер - Альфред Нобель

И тогда Берта вспомнила о «Хижине дяди Тома», романе, принадлежащем перу американской писательницы Гарриет Бичер-Стоу (1811–1896). В момент выхода этого романа в свет лишь немногие были убеждены в бесчеловечности института рабовладения. В основном это были жители Севера и уж конечно не южане, так как даже белые рабочие Юга были солидарны с рабовладельцами. Население охотно выдавало властям беглых рабов. Но противники рабовладения постоянно устраивали побеги, и в 1850 году появился закон, карающий за укрывательство беглых. Это заметно уменьшило число тех, кто открыто выступал против рабства, хотя и не уничтожило совсем движения за отмену рабовладения. Роман Гарриет Бичер-Стоу выражал свободолюбивые идеи этих кругов и в конечном счёте оказался одним из тех факторов, которые повлияли на отмену этого бесчеловечного института. По выражению Линкольна, Гарриет Бичер-Стоу была «женщиной, выигравшей войну».

Такая роль была по душе Берте. Она будет для дела мира тем, чем была Гарриет Бичер-Стоу для движения за освобождение чернокожего населения Америки. И ей оставалось лишь написать роман, произведение огромной исторической значимости, в котором идеи пацифизма нашли бы своё художественное воплощение, которое довело бы дело её жизни до триумфального завершения. И она его написала. Роман назывался «Долой оружие!» («Die Waffen nieder!»). Повествование в нём велось от лица отчаявшейся и испуганной женщины, мужа которой забрали на войну. Книга была написана в виде дневника.

«Долой оружие!» — это название должно было понравиться Альфреду Нобелю, который, будучи производителем и торговцем оружием, желал изобрести такое, которое установило бы наконец «равновесие, основанное на страхе». После выхода романа Берта отправила один экземпляр Нобелю, который однажды признался ей, что предпочитает «литературу с идеями». Изобретатель тут же отправил ей восхищённое письмо с поздравлениями. «Я только что закончил читать ваш шедевр, — писал он. — Среди двух тысяч существующих языков (а тысячи девятисот девяноста девяти было бы слишком мало), пожалуй, нет ни одного, на котором вашу книгу можно было бы прочитать без удовольствия и не оценить её по достоинству. Сколько времени вам понадобилось, чтобы написать её? Но это вы мне скажете в следующий раз, когда я буду иметь честь и удовольствие пожать вашу руку — руку амазонки, которая так отважно сражается за дело мира».

Об этом письме можно говорить долго. Прежде всего обращает на себя внимание странный отрицательный оборот, начинающийся словами «среди двух тысяч языков…». Кроме того, он сравнивает Берту с амазонкой, то есть, в конечном счёте, с военными. Этот риторический парадокс кажется нам очень показательным для Альфреда Нобеля и его убеждений, несколько расплывчатых и в то же время так яростно утверждаемых, как если бы он сам наконец хотел поверить в них. Да, человек, который мечтал установить «мир во всём мире», производя оружие, прибегает к воинственному словарю, в духе пацифистов объявляет «войну войне». Но и не только в духе пацифистов: в среде деловых людей тогда уже говорили о «завоевании» новых рынков сбыта и даже о «стратегиях» подобного «завоевания».

Несомненно, Берта была воодушевлена этим посланием[29]. Её роман не имел того резонанса, который получил роман Гарриет Бичер-Стоу. Тем не менее, он был достаточно популярен в среде читающей публики. Берта приобретала вес, становилась известной. Легенда о ней начинала складываться[30].

Энтузиазм Нобеля, однако, не заставил его раскошелиться. По крайней мере, он и не думал предоставлять все свои средства пацифистскому движению. В 1891 году состоялся первый Мирный конгресс. На нём были представлены 17 стран.

Берта впервые выступила там в качестве докладчика. Кроме того, она стояла у истоков фонда, существовавшего на пожертвования состоятельных сторонников пацифистского движения. Естественно, она обратилась и к Альфреду Нобелю.

Тот послал ей 80 фунтов стерлингов, присовокупив к своему пожертвованию не совсем любезное письмо: «Я плохо представляю себе, — писал он, — какие затраты были бы достаточными для создания лиги мира, но я готов поддерживать вашу деятельность. И я думаю, что вам нужны не деньги, а хорошая программа. Одни благие намерения никогда не приведут к установлению мира, сколько бы мы ни бились. Этот вопрос нужно обсуждать на банкетах и в речах, адресованных сильным мира сего. Нужно представить план, приемлемый для благосклонно расположенных к вашей деятельности правительств. Просто требовать разоружения — это значит поставить себя в глупое положение. И не более того. А требовать создания Международного арбитражного суда — это значит разрушить множество небесполезных предрассудков и тем самым найти себе врагов в лице всех амбициозных выскочек. Чтобы достигнуть поставленной цели, нужно довольствоваться скромным началом и поступать так же, как поступает Мировой суд в Англии, который в сомнительных случаях ограничивается решением, действительным в течение двух лет или даже одного года. Я не думаю, что какие-нибудь правительства проигнорируют предложение, сделанное в мягкой форме и поддержанное видными политическими деятелями. Предложить европейским правительствам в течение года разрешать все конфликты в специальном арбитражном суде, а в случае отказа воздерживаться от любых проявлений враждебности — разве это слишком много? Это кажется пустяком, но нельзя в то же время забывать, что, довольствуясь малым, мы можем достигнуть многого. Год — срок слишком незначительный для жизни нации, и даже самые воинственные министры наверняка посчитают, что нет никакой надобности силой прерывать действие подобной договорённости. По истечении этого срока все государства поспешат возобновить договор ещё на год. Так, без особых потрясений и практически незаметно, установится стабильный мир. И только тогда можно будет начинать разговор о полном разоружении, о котором мечтают все люди доброй воли и практически все правительства. Предположим, что между двумя государствами вспыхнет конфликт. Разве договор о ненападении, который они обязаны будут соблюдать в течение года, не окажется гарантом того, что конфликт будет разрешен до его истечения мирным путём?»

Этот «холодный душ» не умерил пыла Берты. Она продолжала переписку с Нобелем, и под влиянием Берты он окончательно проникся желанием мира. Конечно, он и раньше заявлял о своём стремлении к миру, но со временем, как мы можем это видеть, оно кристаллизовалось и становилось более сознательным; его забота о мировом порядке постепенно приобретала новое качество.