Александр Гусев - Гневное небо Испании

Вместе с нами на теплоходе находилась еще одна группа летчиков-добровольцев. Они из Ленинградского военного округа. Старший группы Иван Девотченко оказался моим однокашником по летному училищу. Остальные быстро перезнакомились. В группе Девотченко находились Шестаков, Матвеев, Ларионов, Зубарев, Степанов, Доброницкий, Журавлев, Буряк и другие.

Погода стояла прекрасная. Форштевень, окутываясь пеной, вспарывал густые волны. На корме, на фоне длинной белой дорожки, стелющейся за кораблем, трепетал под ветром красный флаг Страны Советов. Мы еще жили на плывущей частичке Родины. Но в ближайшем будущем предстояло расставание и с ней. Оттого на душе становилось грустно.

На палубе ли, в каютах главной темой разговоров была Испания. Всех тревожило положение на фронтах. Оно оставалось нестабильным. Радио доносило до нас известия о неравных воздушных боях в испанском небе. И нам хотелось как можно скорее попасть за Пиренеи. Скоро ли удастся? Нам сказали: французское правительство не только член, но и организатор пресловутого Комитета по невмешательству в дела Испании. А поскольку наш путь в Испанию лежит через территорию Франции, мы беспокоились, не задержат ли нас парижские власти. Из сообщений прессы мы знали: Комитет ведет хитрую политику — на помощь республиканской Испании смотрит как бы в бинокль с десятикратным по меньшей мере увеличением, а на поставки немецкого и итальянского оружия и солдат бандам мятежников — с обратной стороны, с уменьшением во сто крат.

Объединенные общими мыслями, общими идеями и одной целью, летчики нашей группы очень скоро установили теплые товарищеские отношения с ленинградцами. В дальнейшем эти отношения переросли в крепкую боевую дружбу. Забегая вперед, скажу: это очень помогло нам в период тяжелых воздушных боев. Презирая опасность, летчики спешили друг другу на выручку, не задумываясь, грудью прикрывали товарища, подставляя себя под удар противника и порой принимая на себя свинцовую очередь.

А пока мы восторгались морем, любовались переливистой лунной дорожкой, большую часть времени проводя на палубе. Потом разыгрался шторм. Поначалу вид седого моря, взлеты корабля на гребни и скольжение в межхребетья волн даже забавляли нас. Но погода испортилась не на шутку. На второй день с удивлением да и просто с ужасом узнали, что многие из нас, летчиков, несмотря на крепкое здоровье, тренажи и тысячу раз пережитую болтанку в воздухе, страдают — да и как еще! — морской болезнью. «Шутки» шторма пришлись нам не по нутру. При виде колбасы или сливочного масла нас мутило, а отчаянные, рискнувшие пойти в столовую, почти неизменно «дарили» морю свой обед.

Почти не поднимаясь с коек, мы, кряхтя и постанывая, ворочались с боку на бок. Старались отыскать то немыслимое положение, при котором могло бы наступить хоть крошечное облегчение. Но такого положения не существовало. По ночам в полутьме каюты мы теряли пространственную ориентацию. Потолок чудился внизу, пол — наверху, а сам ты вроде бы стоишь на голове, пока очередной вал не накренит теплоход и ты не почувствуешь, что внутренности твои подкатывают к горлу. В голове шум, будто испытываешь двигатель в бетонном бункере, в желудке ералаш… И чтоб этому морю ни дна, ни покрышки!

Капитан и члены команды частенько нас навещали. Успокаивали: мол, и опытные моряки, бывает, всю жизнь страдают морской болезнью и тем не менее плавают. Очень приятное утешение! Кое-кто из страдальцев пытался изобразить улыбку — понимаем, мол, понимаем ваши добрые чувства, спасибочки. Глядя на розовые лица моряков, — а не на наши, цвета морской волны, — никак не подумаешь, будто они говорят правду. Великая благодарность вам, моряки, за сочувствие! Не всякий рожденный летать может еще и плавать!

Ох, морская служба…

То ли дело в авиации! Сидишь себе, держишь ручку управления, глядишь по сторонам и с высоты орлиного полета оглядываешь землю. Красота!

Но всему приходит конец, даже шторму.

Несколько часов сна, и мы словно воскресли. Только диву давались — как это вдруг? Бодрой рысью потянулись к обеденным столам, куда нас гнало ощущение, которое в литературе именуется «волчьим голодом». Вид хлеба вызвал восторг, и, не дожидаясь, когда на столе появятся тарелки с едой, мы густо мазали горчицей и солили вдосталь ломти черного вкусно пахнущего хлеба и уплетали его за обе щеки. Думаю, утром, днем и вечером мы умяли подчистую весь рацион, «сэкономленный» нами за несколько суток шторма.

Довольные, с лоснящимися от сытной пищи щеками, мы подняли наши отяжелевшие тела на палубу. Перед взором открылась чудесная панорама. Спокойное, отражающее чистую гладь неба море, а впереди по горизонту — берег и город. Гавр.

Спустя несколько часов, тепло распрощавшись с экипажем «Кооперации», сходим на берег. Французы и француженки, толпившиеся в порту, то улыбались, то хмурили брови. Некоторые из них, прикрываясь зонтиками, настороженно всматривались в русские лица. Я видел, как пухлые щеки одного французского толстяка наливались синеватой бледностью.

На пирсе нас встретил военный атташе советского посольства во Франции Васильченко. Немного минут потребовалось, чтобы почувствовать, что человек он очень хороший, душевный, простой. Позже мы узнали, что Васильченко — один из героев гражданской войны. Нам особенно приятно, что он наш коллега по профессии. Уже в первые послеоктябрьские годы он был летчиком. На висках Васильченко вдоль и поперек пересекались тоненькие бороздки. Когда он пожимал наши руки, его добрые синеватые глаза блестели молодо…

— Не слишком ли увлекаешься, Саша, воспоминаниями о днях мирных, учебных? Давай-ка лучше продолжим начатый разговор о наших промашках с «ромео».

Голос Смолякова отрывает меня от воспоминаний. Я-то думал, полночи прошло, а Платон едва успел, морщась, съесть пол-апельсина. Остатки кинул через плечо.

Белые рубашки Панфилова и Смолякова в лунном свете казались голубыми, а лица более взрослыми и мужественными. Странная штука — воспоминания. Перед твоим мысленным взором прошлое не появляется кадр за кадром, как в кино, а возникает ощущение пережитого, вся картина сразу.

Вот рядом со мной сидят два моих друга. С ними я служу вот уже несколько лет. Они действительно одни из лучших летчиков Бобруйского гарнизона. На учебных стрельбах, тренировочных полетах Платон и Иван всегда сохраняли выдержку. Но поди ж ты, в первом же бою с «ромео» куда девалось их да и мое самообладание! Мы вели себя словно мальчишки-приготовишки. А о том, как преследовали самолет-разведчик, припомнить стыдно: четыре против одного, израсходовали почти весь боекомплект. И едва добились успеха.