Елена Прудникова - Самый человечный человек. Правда об Иосифе Сталине

…И вот с такими кадрами надо было как-то ухитряться управлять государством – как в 1917 году, так и в 20-е, и в 30-е годы, ибо советская государственная верхушка в значительной своей части состояла все из тех же деятелей 1917 года, умевших сделать балаган из любой работы.

В Совнаркоме балаган начался сразу же после избрания. Сначала часть партийной верхушки во главе все с теми же Зиновьевым и Каменевым потребовала включения в состав правительства представителей от меньшевиков и эсеров. Когда их вместе с их предложениями послали подальше, припомнив все нюансы взаимоотношений с оными партиями, то они, обиженные, вышли из состава ЦК, а восемь их сторонников гордо удалились из Совнаркома. Вместо ушедших в Совнарком вошли четверо левых эсеров – тоже не легче… Правда, опыт руководства все имели примерно одинаковый, то есть никакого, так что замена была вполне адекватной, но если в верхах начнется такая свистопляска, то никто никакого опыта и не приобретет…

Очень быстро стало ясно, что управлять государством рожденные революцией властные структуры не могут, что надо искать людей хотя бы с более-менее конструктивным мышлением и опираться на них, по возможности, выводя из зоны действия партийной демократии. Уже 29 ноября ЦК создал бюро для решения самых важных, не терпящих отлагательства вопросов, – партия стала над властью. Реально страной правили, независимо от постов, те, кто вошел в это бюро, так называемую «четверку». Это были Ленин, Свердлов, Троцкий, Сталин.

Так Иосиф вступил во вторую половину своей жизни, и эта новая жизнь была совсем другой и требовала от него иных качеств, чем раньше. До сих пор он был Кобой – мстителем, борцом, а теперь, можно сказать, на новом уровне реализовалась его ранняя, детская мечта стать волостным начальником. И вот он стал одним из начальников всей России и теперь может строить то царство справедливости, о котором мечтал. Правда, пока что было не до справедливости – сперва надо хотя бы отбиться от врагов, накормить и защитить от бандитов население, как-то обеспечить выживание столиц, поскольку до провинции все равно не дотянуться. А там видно будет…

Будучи одним из первых людей в государстве, в новом правительстве Сталин получил смешной пост наркома по делам национальностей. Существование оного министерства никакой насущной государственной необходимостью не вызывалось, это было в чистом виде дитя теории и личных амбиций. У Ленина имелся пунктик по поводу «великорусского шовинизма», а в партии присутствовало множество национально озабоченных, особенно поляков и латышей (самые озабоченные были именно они, а не евреи, как можно бы подумать). Ну и решили наркомат создать. А поскольку Сталин был признанным специалистом по национальному вопросу, то кому же и становиться наркомом, как не ему?

Впрочем, получив назначение, Сталин палец о палец не ударил, чтобы как-то поставить работу, и новая структура так и осталась бы чисто бумажным построением, если бы в начале ноября ему не дали помощника, некоего Пестковского. Товарищ успел уже за столь мизерный срок поработать в ВРК, Наркоминделе и Наркомфине и, по-видимому, был столь «ценным» кадром, что все ведомства от него избавлялись. И вот теперь, после всех странствий по ведомствам, он попал к Сталину, которому для его наркомата годился кто угодно.

Пестковский нашел наркома где-то в смольнинских лабиринтах.

– Товарищ Сталин, – спросил он. – Вы народный комиссар по делам национальностей?

– Я.

– А комиссариат у вас есть?

– Нет.

– Ну, так я вам сделаю комиссариат.

Сталин согласился, выдал Пестковскому мандат и снова исчез в дебрях Смольного. Его новоиспеченный заместитель, взяв себе, в свою очередь, в помощники старого приятеля, отыскал где-то столик, поставил его в комнате, где уже было два таких стола, написал на большом листе бумаги название наркомата и пошел звать шефа.

– Товарищ Сталин, идите смотреть ваш комиссариат.

Сталин пришел, взглянул на «учреждение», издал какой-то неопределенный звук и вернулся в кабинет Ленина.

Поскольку никакой особой работы никто от Пестковского не требовал, то структура оказалась на удивление устойчивой. Вскоре наркомат стал разрастаться, появились комиссии по отдельным национальностям, которые жили своей загадочной жизнью, Пестковский их как-то координировал, время от времени нарком уделял своей структуре некоторое внимание в промежутках между другими делами, и в таком виде она и жила, аккумулируя в себе некоторое количество болтунов – что было, безусловно, благом.

Зато другие дела навалились сразу, и не из игрушечной области межнациональных отношений, а настоящие, серьезные и жизненно важные. Чем только он ни занимался в качестве члена «четверки» в жестокую зиму 1917 года! О его положении в стране говорит тот факт, что когда Ленин в декабре 1917 года решил уйти в краткосрочный отпуск, то вместо себя оставил Сталина, а не Свердлова, хотя Свердлова он больше любил и больше ему доверял.

Как Иосиф чувствовал себя во власти? Вот один нюанс: вспоминают, что по вопросу о мире Сталин четкого мнения не высказывал, а поскольку по этому вопросу невозможно было не иметь четкого мнения, то из этого можно заключить, что сначала он несколько растерялся. Не от нового статуса и не от обилия дел, а как бывает растерян нормальный человек, попавший в сумасшедший дом и вынужденный постигать его логику. В самом деле, как можно себя чувствовать во властной структуре, большинство которой исповедует теорию «революционной войны»!

Впрочем, он на удивление быстро оправился и нашел для себя в новой жизни весьма специфичную экологическую нишу. Деятельность Сталина в первые годы советской власти можно определить как наведение порядка – везде, где бы он ни появлялся, он занимался именно этим. Не загадывая далеко, не теоретизируя по поводу мировой революции, как другие, он так же упорно, как делал это всю жизнь, оценивал текущий момент, ставил задачи, решал их, потом снова оценивал текущий момент и т. д.

Теперь Иосиф отнюдь не был весел, как весной. Прочие руководители долго еще пребывали в состоянии какой-то хронической эйфории от той захватывающей фантастической истории, в которую они попали. Иосиф свою эйфорию пережил в феврале, а сейчас он был мрачным и замкнутым. Пожалуй, он первым понял, насколько тяжелым грузом ложится на плечи власть – должно быть, потому, что в его характере не было ни малейшей склонности к авантюрам, зато, как оказалось, весьма развито чувство ответственности. И как в 1907 году он с редким мужеством принял поражение революции, так теперь с не меньшим мужеством принял ее победу – может быть, это был единственный человек с таким отношением к этой победе во всей правящей верхушке партии большевиков.