Игорь Соркин - Воздушный витязь

В этот день Евграф Николаевич должен успеть в один из госпиталей, расположенных в центре города. Здесь работает сестрой милосердия его возлюбленная — Наташа. С ней он с давних пор в близких отношениях. Кто она для него? Жена? Нет. Во всяком случае, связь их не освящена церковью. Друг? Нет, больше чем друг. При воспоминании о ней учащеннее бьется сердце. От Наташи исходит то душевное тепло и участие, которых так не хватает ему в суровой ратной жизни.

…Наташа сбегает по ступенькам в сад и видит перед собой штабс-капитана Крутеня.

— Вы? — удивленно вскидывает она тонкие брови. — Вот нежданно-негаданно. Мне сказали: "Ждет какой-то офицер", — но никак не думала, что это вы, Евграф Николаевич.

Обычная женская игра, попытка завуалировать волнение.

— Значит, ждала другого? — с укоризной спрашивает Крутень. — Кого же? И опять перешла на "вы". Здравствуй, дорогая.

— Здравствуй, Графчик. Только не ревнуй, ради Бога. Не к кому.

— Скажи прямо: мы по-прежнему близкие друзья или все, что было раньше, забыто?

— Старый друг лучше новых двух, — отвечает она пословицей и смеется. — Сядем на скамеечку, а то торчим посредине двора.

Евграф Николаевич смотрит на Наташу с обожанием. Как ей идет наряд сестры милосердия! Большие косы едва умещаются под белоснежной косынкой с красным крестиком. На смуглом лице южанки светится румянец, карие глаза тревожно блестят. Белый передник мягко охватывает легкую фигурку. Бегающие по пояску тонкие пальцы, испачканные йодом, выдают волнение. Причиной такого состояния может быть не только его нежданный приезд. Произошли какие-то изменения? Но какие? Не измена ли? Ведь он так далеко от нее, будущее неопределенно. А женщины любят ясность в отношениях.

Он берег ее руку и целует. Наташа осторожно, как бы в ответ, проводит пальцами по его лицу.

— Неудобно здесь, могут увидеть, — говорит она оглядываясь. — Надолго ли в Киев?

— К сожалению, ненадолго, — летчик опускает голову и тяжело вздыхает. — Командировка. Может быть, завтра придется возвращаться.

— Ну вот, опять… Какой ты ненадежный кавалер. В прошлом году я ждала тебя, надеялась. Ты не приехал. Сколько можно ждать?

— Но пойми, я не властен над собой, — горячо возражает Евграф Николаевич. — Сейчас война. Кончится — поженимся. Я тебя очень люблю, для меня ты одна-единственная на свете.

— Война, это верно. Но уходят молодые годы, уходят. А что будет дальше? Все как в тумане.

— Послушай, Ната. Не смогла бы ты отпроситься с работы на сегодняшний вечер. Нам надо о многом поговорить.

— Нет, это невозможно, — отрицательно качает головой Наташа. — Раненые не отпускают. Столько покалеченных, некоторые умирают у меня на руках. Сердце разрывается на части.

Слезы набегают на ее глаза, она осушает их платочком.

По дорожке мимо скамейки идет, прихрамывая, человек в госпитальном халате. Он опирается на палку и пытливо смотрит на молодых людей. На бледном лице холеные, закрученные кверху усы. По виду — офицер в больших чинах.

— Встретили друга, Наточка? — с грассированием спрашивает он и бесцеремонно кивает в сторону Крутеня.

— Да, встретила старого друга.

Наташа смущена, краснеет, опускает глаза.

Постояв с минуту у скамейки, раненый офицер направляется дальше, однако два раза оглядывается.

— Кто этот нахал? — спрашивает Евграф Николаевич. — Он смотрит на тебя так, как будто ты ему чем-то обязана. Ухаживает за тобой, сознайся?

— Да. Это полковник, волочится за мной, обещает все блага мира.

— Ну а ты? Принимаешь его ухаживание?

— Он старше меня вдвое.

Вдруг она резко поднимается со скамьи.

— Мне пора, Евграф, меня ждут. Приходи к нам завтра, поговорим обо всем. У тебя Георгиевский крест. Ты храбро воюешь, береги себя, милый.

Она неожиданно прижимается к нему и крепко целует.

Вечереет. Заходящее солнце освещает лишь верхушки труб на госпитальном здании. Наташа легко взбегает на крыльцо. И тут рядом с ней вырастает фигура раненого полковника. Видно, как он пытается ее удержать, но она ускользает от него и скрывается за дверью. У Евграфа Николаевича сжимаются кулаки.

За рубеж родной земли

1916 год — год, тяжелый для русской авиации да и для всей действующей армии. Генерал Брусилов обращается с личным письмом к великому князю Александру Михайловичу: "Обладая по сравнению с немцами слабыми силами по количеству и качеству авиационных средств, мы можем успешно бороться с неприятельской воздушной разведкой только при условии решительного сосредоточения воздушных сил на важнейшем операционном направлении, жертвуя направлениями второстепенными". Командующий Юго-Западным фронтом просит снабдить авиацию новыми аппаратами: двухместными "ньюпорами" и "фарманами", одноместными истребителями.

В другом обращении в штаб верховного главнокомандующего говорится о том, что начало 1916 года поставило русскую авиацию почти в критическое положение. На ее вооружении сильно изношенные аппараты устаревших систем. Новые машины почти не поступают, так как русские заводы не могут выпускать самолеты из-за отсутствия моторов, а французское правительство всячески урезывает заказы России, не дает машин последних образцов.

Крутень знает об этом критическом положении с фронтовой авиацией. Все держится на героизме, лихости, самоотверженности русских летчиков.

Совсем недавно прапорщик Петражицкий с наблюдателем Бартошом на "вуазене" вступил в бой с двумя немецкими аэропланами, атаковавшими их. Летчик искусно маневрировал, уходя от огня противника, и сам атаковал. Один из самолетов врага — "бранденбург" — был сбит и упал в долине реки Слониха.

Да что там говорить! Противник сам признает неоспоримые боевые качества наших авиаторов. Один из летчиков показал Крутеню австрийскую газету "Фестер лоуд", в которой Евграф Николаевич прочитал следующее:

"Было бы смешно говорить с неуважением о русских летчиках. Русские летчики более опасные враги, чем французы. Русские летчики хладнокровны. В атаках русских, быть может, отсутствует планомерность, так же, как и у французов, но в воздухе они непоколебимы и могут переносить большие потери без всякой паники. Русский летчик есть и остается страшным противником".

К середине 1916 года положение с самолетами несколько изменилось к лучшему. 24 мая состоялось экстренное заседание в ставке верховного главнокомандующего, где обсуждался вопрос о насущных нуждах русской авиации. Были приняты меры, и самолеты новых типов стали поступать на фронты, в особенности туда, где намечались удары по противнику.