Тензин Гьяцо - Свобода в изгнании. Автобиография Его Святейшества Далай Ламы Тибета.

Через день-два после прибытия мне сказали, что все члены тибетской делегации приглашены на банкет. В этот день нас заставили провести генеральную репетицию вечернего события. Оказалось, что наши хозяева были очень щепетильны в вопросах этикета (что, как я потом обнаружил, было характерно для всех деятелей Народной Республики), и наши ответственные за контакты были страшно обеспокоены. Их приводило в ужас, что мы можем испортить все дело и поставить их в глупое положение, поэтому нас снабдили самыми строгими и подробными инструкциями о том, что делать, вплоть до того, сколько мы должны сделать шагов и сколько раз повернуться налево или направо. Это было похоже на военный парад. Существовал точный порядок выхода каждого. Я должен был идти первым, сопровождаемый Панчен Ламой, затем два моих наставника, калоны (четыре члена Кашага) по порядку старшинства, а затем все остальные в соответствии с рангом. Каждый из нас должен был нести подарки, и они тоже должны были соответствовать положению несущего их лица. Вся процедура казалось очень сложной, даже для нас, тибетцев, хотя наша аристократия тоже славится любовью к этикету. Но тревога наших хозяев передавалась всем, и вскоре вес тряслись, за исключением Линга Ринпоче, который не любил никаких формальностей. Он никогда не участвовал в этом.

На следующий день, насколько я помню, у меня состоялась первая встреча с Председателем Мао. Это было что-то вроде банкета, причем каждый из нас входил в соответствии со своим рангом. Когда мы вошли в зал, первое, что я заметил — это ряд осветительных ламп, которые были подняты целой армией официальных фотографов. Под ними стоял сам Мао, выглядел он спокойным и непринужденным. Он не производил впечатления особенно интеллигентного человека. Однако, когда мы пожали друг другу руки, я почувствовал как бы исходящую от него некую большую магнетическую силу. Он казался дружелюбно настроенным и непосредственным несмотря на официальную обстановку. Начинало походить на то, что мои дурные предчувствия были беспочвенными.

В общей сложности, у меня была по крайней мере дюжина встреч с Мао, большинство их них произошло на многолюдных собраниях, но несколько встреч мы провели наедине, не считая Пунцог Вангьела. При любых обстоятельствах, на банкете или на конференции, он всегда заставлял меня сидеть с ним рядом и однажды даже накладывал мне еду. Но это было несколько неприятно для меня, потому что я слышал, будто он страдает туберкулезом.

Мао произвел на меня впечатление яркой личности. Внешность его была необычной: цвет лица очень смуглый, но в то же время кожа казалась отполированной, как будто бы он употреблял какое-то притирание; у него были очень красивые руки с совершенной формы изящными пальцами, которые имели тот же удивительный блеск.

Я заметил, что дышал он с трудом и сильно пыхтел. Это, по-видимому, оказывало влияние на его речь, которая была всегда очень медленной и точной. Он любил употреблять короткие предложения, может быть, по той же причине. Его движения и манеры были также замедленные. Когда он поворачивал свою голову слева направо, это занимало несколько секунд, что придавало ему достойный и уверенный вид.

С безупречностью его манер контрастировала одежда, выглядевшая очень поношенной. У его рубашек всегда были обтрепанные манжеты, а кители, которые он носил, казались довольно потертыми. Эти кители были совершенно одинаковы с теми, которые носили все, за исключением слегка отличающегося оттенка того же самого грязноватого светло-коричневого цвета. Единственной частью одеяния, которая всегда была в порядке, являлись его ботинки, всегда хорошо начищенные. Но он не нуждался в роскошной одежде. Несмотря на небрежность в одежде его облик производил впечатление силы и прямоты. Одно его присутствие внушало уважение. Еще я тоже чувствовал, что он был предельно искренен, а также очень решителен.

В течение первых нескольких недель пребывания в Китае главной темой разговоров у нас, тибетцев, было, естественно, как лучше нам согласовать наши потребности с желаниями китайцев. Сам я действовал как посредник между Кашагом и коммунистическим руководством. Состоялось несколько предварительных встреч, которые прошли очень хорошо. Эти дискуссии получили дальнейший импульс, когда у меня произошла первая личная встреча с Мао. В ходе этой встречи он сказал, что пришел к заключению, будто еще слишком рано выполнять все статьи "Соглашения из семнадцати пунктов". Он считал, что одну из них в особенности можно без ущерба опустить в данное время. Эта была та статья, которая касалась создания в Тибете Комиссии по вооруженным силам и согласно которой страной фактически руководила бы Н0АК. "Было бы лучше создать Подготовительный Комитет "автономного района Тибета", — сказал он. Эта организация взяла бы на себя заботу о том, чтобы проведение реформы диктовалось бы желаниями самого тибетского народа. Он настойчиво повторял, что сроки вступления в силу "Соглашения" мы должны устанавливать сами, исходя из своих потребностей. Когда я сообщил эти новости членам Кашага, они вздохнули с большим облегчением. Создавалось такое впечатление, что мы действительно можем достигнуть реального компромисса теперь, когда имеем контакт с самым высоким лицом в стране.

На состоявшейся позднее личной встрече с Мао он высказал мне, как рад, что я приехал в Пекин. Он продолжал утверждать, что единственная цель присутствия Китая в Тибете состоит в том, чтобы помочь нам. "Тибет — это великая страна", — сказал он. "У вас удивительная история. Много лет назад вы даже завоевали большую часть Китая. Но теперь вы отстали, и мы хотим помочь вам. Через двадцать лет вы нас обгоните, и тогда будет ваша очередь помогать Китаю". Я не мог поверить своим ушам, но казалось, что он говорит не с целью произвести эффект, а с большой убежденностью.

У меня появился немалый энтузиазм относительно перспектив, открывающихся вследствие объединения с Китайской Народной Республикой. Чем больше я знакомился с марксизмом, тем больше он мне нравился. Я видел перед собой систему, основанную на всеобщем равенстве и справедливости по отношению ко всем людям, что провозглашалось панацеей от всех бед. С теоретической точки зрения, насколько я мог судить, его единственным недостатком было отстаивание чисто материалистического взгляда на человеческое существование. С этим я не мог согласиться. Мне не нравились также методы, которые использовали китайцы для достижения своих идеалов. Отталкивающее впечатление на меня производила их жестокость. Тем не менее я выразил желание стать членом партии. Я был уверен, — и до сих пор убежден в этом — что возможно