Первый: Новая история Гагарина и космической гонки - Стивен Уокер
Стоит ли удивляться, что Крафт чувствовал себя не слишком божественно: часы тикали, отмеряя очередные полчаса после 10:00. Поводов для беспокойства было достаточно, чтобы голова закружилась у кого угодно. Он связался с врачом укрытия Уильямом Огерсоном, чтобы узнать, все ли в порядке с Хэмом и не перегревается ли он вместе с пресловутым преобразователем. Перед глазами Огерсона были индикаторы частоты сердечных сокращений, частоты дыхания и температуры тела, связанные с электродами и ректальным термометром, которые Диттмер и его команда установили ранним утром. Он доложил, что Хэм в порядке. Но, когда в 10:15 отсчет в уже неизвестно который раз продолжился, Диттмер устроил шимпанзе еще три испытания в стремлении убедиться, что тот способен дергать за рычаги без штрафных ударов током. А может, просто для того, чтобы Хэму было чем заняться.
Все это время в наушниках Крафт мог одновременно слышать по внутренней связи, что происходит в различных местах: в центре управления полетом, в команде Дебуса в укрытии, на семи поисковых судах в Атлантике… Это была настоящая радиокакофония, которую он великолепно распутывал – способность, уже успевшая стать легендой. Как композитор может одновременно держать в голове многочисленные партии, так и Крафт мог одновременно слушать до восьми речевых каналов, уделяя особое внимание одному – связи с офицером службы безопасности полигона с обозначением RSO, человеком, который в момент пуска будет держать палец на кнопке ликвидации носителя. Одного нажатия на эту кнопку было достаточно, чтобы послать на Redstone сигнал, поджечь запальный шнур в топливном баке и подорвать ракету. Такой вариант был возможен и сегодня, если что-то пойдет по-настоящему не так и особенно если Redstone сделает что-нибудь из ряда вон выходящее и превратится в угрозу какому-нибудь флоридскому пригороду. Крафт, помимо прочих своих забот, беспокоился и об этом – ведь если RSO мог подать этот сигнал, то что мешало сделать это русским, находящимся в море на своих «траулерах» и наблюдающим за пуском. «Если я мог послать сигнал самоликвидации, то могли и они, – рассказывал Крафт. – Наши частоты были известны»[205]. Это заставляло тревожиться, не возникнет ли у Советов соблазн победить в космической гонке, просто взрывая американские ракеты.
Отдельный вопрос состоял в том, что произойдет с Хэмом и его капсулой, если Redstone действительно придется ликвидировать. Здесь должна была сработать еще одна из уникальных систем Mercury, которая в определенной мере объясняла причины многочисленных проволочек в реализации проекта, ведь оборудование требовалось сначала разработать, а затем многократно испытать. На самой верхушке капсулы была установлена почти пятиметровая красная спасательная «башня» с собственными реактивными двигателями, готовыми в любой момент сработать и унести капсулу прочь от обреченной ракеты. Во время «четырехдюймового полета» именно эта «башня» сработала и улетела во флоридский кустарник. Несмотря на то памятное фиаско, принцип, заложенный в систему спасения, был вполне разумным, правда, если бы RSO действительно пришлось дать ракете команду на самоуничтожение, после нажатия кнопки осталось бы всего три секунды до взрыва Redstone. А три секунды – это не слишком много, чтобы увести капсулу и Хэма в ней на безопасное расстояние, даже если система спасения сработает штатно, чего она, как правило, не делала во время многочисленных испытаний на острове Уоллопс (штат Вирджиния).
Но время подошло к отметке 11:52. Перегревшемуся преобразователю дали остыть, и башню обслуживания снова откатили, на этот раз окончательно. Затем пусковую зону очистили от персонала. До старта оставалось две минуты, если предположить, что задержек больше не будет. В центре управления Крафт наблюдал, как сидят его люди на своих местах, видел гигантскую карту на стене, смотрел на часы и телеэкран, на который транслировалась картинка стартовой площадки. В наушниках он слышал Дебуса и инженеров блокгауза, которые в последний раз проверяли системы и следили за пульсом Redstone, чтобы убедиться, все ли функционирует как надо. Врач доложил, что пульс Хэма тоже в норме. Оператор RSO замер в готовности. Все поисковые суда и вертолеты были на позициях, в 470 км от берега. Они сообщали о полутораметровых волнах – недостаточно серьезная помеха, чтобы отменять старт, но достаточная, чтобы добавить пуску напряжения. Здесь, на мысе, небеса были по большей части бледно-голубые и чистые. Причин для задержки больше не было. Все было готово.
В укрытии на пульте управления запуском Джек Хамфри – инженер из Лексингтона (штат Кентукки), женат, трое детей, которых он обожает, – нажал кнопку пуска, инициирующую 35-секундную автоматическую цепочку действий во внутренностях Redstone, которая должна была привести к старту, то есть к отрыву ракеты от стартового стола. Двигатель с ревом изверг сноп пламени. Даже через стены укрытия толщиной больше полуметра Хамфри и 70 других сотрудников ощущали его мощь. Ощущал ее и Алан Шепард, который неотрывно следил за ракетой через противоударное стекло окна. Ощутил ее, несомненно, и Хэм, лежащий на спине в своем маленьком герметичном контейнере на самом верху ракеты. Ровно в 11:54, с опозданием почти на два с половиной часа, он наконец двинулся в путь. Как выразился один из сотрудников центра управления полетом Джин Кранц, ему предстоял «адский заезд»[206].
Уже в первые секунды начались неполадки[207]. Гигантские компьютеры IBM в Центре космических полетов Годдарда в штате Мэриленд молниеносно «прожевали» числа с многочисленных датчиков Redstone и выдали предупреждение центру управления полетом. Ракета поднималась слишком круто вверх. Отклонение составляло один градус – пока недостаточно, чтобы RSO нажал кнопку подрыва, но, по мере того как ракета набирала высоту, угол увеличивался. Двигатель с его 35 т тяги все быстрее и быстрее выталкивал ракету в небо Флориды – но выталкивал слишком быстро и слишком круто. И кое-что еще было не так. Клапан регулятора тяги двигателя Redstone, судя по всему, залип в полностью открытом состоянии, впуская слишком много драгоценного жидкого кислорода в камеру сгорания[208]. Ракета рвалась вперед, вдавив педаль газа в пол и ускоряясь намного сильнее – вместо расчетной скорости 1970 м/с она набрала почти 2300 м/с. К тому же она начала вибрировать и рыскать, поворачиваясь вокруг своей оси и сотрясаясь все сильнее. Всего через несколько секунд вибрации достигли уровня, при котором датчики внутри капсулы Хэма зашкалили.
На пульте врача стрелка прибора резко дернулась вверх – частота сердечных сокращений Хэма подскочила с 94 в минуту до 126[209]. Все это время психомоторный тренажер невозмутимо мигал своими лампочками, голубой и белой, а Хэм, как учили, толкал два рычага. Внезапно загорелась белая лампочка – у него было 15 секунд на ответ. Он толкнул правый рычаг правильно и вовремя, но ноги его обжег электрический разряд. Машина не выдержала сотрясавших капсулу вибраций. Две лампочки продолжали загораться, Хэм продолжал толкать рычаги – на этот раз все, кажется, работало. Впоследствии Крис Крафт никак не мог забыть снятое на пленку лицо Хэма: «Бортовая камера показывала, что он отчаянно старался делать свою работу и прекратить наконец эти удары током по подошвам ног»[210]. Даже сегодня, 60 лет спустя, кадры этой пленки глубоко трогают: на каждом из них запечатлено мгновение ужаса загнанного
