Л. Салтыкова - С. Михалков. Самый главный великан

СТЕПАН. Я не могу вспомнить какой-то его со мной серьезный разговор или какой-то его поступок. Он как-то присутствовал всегда, и это давало такое состояние покоя и семьи…

НАДЕЖДА. Действительно, да, когда спрашивают у меня… там… я не знаю… вот твой дедушка написал гимн, а какой он? Я говорю – я не знаю. Говорят: как же ты не знаешь? Почему? Я им говорю: потому что мне кажется, что Дадочку узнать полностью невозможно.

АННА. Очень глубокий человек, очень глубокий… Я думаю, что его по-настоящему не знает никто, по крайней мере из нас, внуков. Мы видим только небольшую часть этого айсберга, и… потому что он никогда не любит рассказывать о себе, всегда говорит, что то, что надо было, я уже, мол, написал.

АРТЕМ. Егор и Степа… нет, особенно Егор – он с дедом очень близок, как никто другой, общается намного ближе, чем я… чем я, и даже, наверное, чем Степан.

ЕГОР. Если о базовых качествах говорить, то у меня такое ощущение, что он всегда был очень честным и достаточно чистым… Вообще мне кажется, что человек с недостаточно чистой душой не сможет писать детские стихи такого качества и такого обаяния. Сколько поколений выросло на его стихах, и сколько их еще будет!

Что за шум? Кого так радостно приветствуют ребята? Это детский писатель Сергей Михалков в гостях у московских школьников.

Я моего отца таким, каким вы видите его в киножурнале «Пионерия», не видел никогда. Но именно таким был его образ для основного населения всего Советского Союза, и он хотел быть именно таким для всех.

Молодой любимец детей и вождей, да еще с орденом Ленина – высшей наградой страны на лацкане пиджака, – и это в двадцать-то шесть лет! Я попытался представить себя в двадцать шесть лет с орденом Ленина на груди – не получилось.

H. М. А почему ты получил орден Ленина?

С. М. Ну, я думаю, потому, что мои стихи очень быстро стали популярными, и я не исключаю, что Светлана, дочь Сталина, читала мои стихи, и, наверное, Сталин читал мои стихи, потому что они печатались в «Правде». А когда в «Известиях» было напечатано стихотворение «Светлана», которое не имело отношения к дочери Сталина, а просто я был увлечен студенткой Литературного института, ее звали Светлана, и у меня было набрано «Известиях» стихотворение «Колыбельная», я, встретив ее и желая победить своим вниманием, спросил: «А хочешь, я завтра напечатаю стихи, посвященные тебе?» Но никакой реакции не последовало. Я поехал в редакцию, и стихотворение, которое называлось «Колыбельная», назвал «Светлана». И меня неожиданно пригласили в ЦК партии, на Старую площадь, и руководитель отдела агитации и пропаганды сказал мне, что товарищу Сталину понравились мои стихи «Светлана».

H. М. Скажи, а повлияло это стихотворение на ваши отношения со Светланой, с той, кому ты посвятил?

С. М. Нет, нет, никак.

H. М. Никак?

С. М. Никак.

H. М. То есть она, так сказать, пропустила это мимо.

С. М. Она пропустила мимо, никак не реагировала на публикацию эту, так что… это была судьба. Вообще я очень верю судьбе – и на войне, где я был пять лет и благодаря судьбе не попал в плен, благодаря судьбе я остался жив и не был убит, и не был ранен, а только контужен. Судьба у меня была очень удачная, потому что даже в трудные моменты жизни судьба исправляла как-то мой жизненный путь и спасала меня от всяких неприятностей.

H. М. А почему ты говоришь «судьба» и не говоришь «Бог»?

С. М. А потому что все от Бога – и судьба от Бога.

Одним из удивительнейших качеств Сергея Михалкова была его легкость. Легкость, защищенная талантом, то есть легкость, которую можно было себе позволить, только ощущая, может быть, даже подсознательно ощущая, огромный потенциал своих творческих возможностей. И потому он с равной степенью легкомысленности порою общался и с премьерами, и с дедушкой Калининым, и с другими партийными бонзами того времени, по-моему, даже не понимая разницы между ними. Ну кто мог еще написать такие летящие строки:

Я хожу по городу,длинный и худой,неуравновешенный,очень молодой.Ростом удивленные,среди бела днямальчики и девочкисмотрят на меня.На трамвайных поручняхграждане висят.«Мясо», «Рыба», «Овощи» —вывески гласят.Я вхожу в кондитерскую,выбиваю чек.Мне дает пирожноебелый человек.Я беру пирожноеи гляжу на крем,на глазах у публикис аппетитом ем.Ем и грустно думаю:через тридцать летпокупать пирожноебуду или нет?Повезут по городуочень длинный гробЛюди роста среднегоскажут: он усоп.Он среди покойниковвынужден лежать,он лишен возможностивоздухом дышать.Пользоваться транспортомнадевать пальто,книжки перечитыватьАгнии Барто.Собственные опусыгде-то издавать,в урны и плевательницывежливо плевать.Посещать Чуковского,автора поэм,с дочкой Кончаловского,нравящейся всем.Я прошу товарищейсреди бела дняс большим уважениемхоронить меня.

Это стихи написаны человеком летящим, летящим и совсем не похожим на того Сергея Владимировича Михалкова, лауреата, депутата, председателя, правительственного, так сказать, чиновника от литературы – и так далее и так далее. И как можно было соединить в себе и эти стихи, которые практически никогда не кончались по духу, и вот эту общественную и общественно-значимую работу…

С. М. Я общественную работу люблю, любил и буду любить. Я отдал много сил Содружеству писательских союзов, национальной литературе, я был во всех республиках.

H. М. Но ты бы мог в это время писать свои стихи, пьесы, басни…

C. M. Я мог бы писать свои стихи, но я понимал, что надо поднимать национальную литературу, что надо уважать… Надо поднимать ее авторитет у читателей, в обществе, и я это делал двадцать лет подряд. И делаю это сегодня.

Все, что отец говорил о своей общественной деятельности, было правдой, и он говорил об этом искренне, увлеченно и честно. Я не хотел его перебивать, хотя чувствовал, что мы вновь уходим от самого главного, что при всей значимости того, что он мог сказать, и при всей значимости его фигуры для жизни страны, для нас, его детей и внуков. Любовь к нему зиждилась совершенно на другом.

ЕГОР. Очень смешная история была с ним один раз у меня, очень смешная. У него была машина – прекрасная, «Мерседес», – на то время особенно. Тогда «Мерседесов» было мало, и была эта машина у него довольно долго. Там всегда играла у него она кассета – «Тум балалайка». Я как-то, года три поездив с ним на этом «Мерседесе» под эту кассету, говорю: «Слушай, а что ты все время слушаешь эту кассету, все одну и ту же, почему ты другую не возьмешь?» Он говорит: «Как?! Тут кассета? А я думал – это просто музыка, которая в машине существует». Я ему показал, что кассету можно вынуть… Очень смешно… То есть вот такой он человек. Мне кажется, он вообще с бытом очень на «вы». Я думаю, что он к нему вообще никакого отношения не имеет и никогда не пытался иметь.