Золото Рюриков. Исторические памятники Северной столицы - Владимир Анатольевич Васильев
Ощущение чего-то страшного не покидало Травина с тех пор, когда сторож сказал, что Козлова нет. Он поднимался на третий этаж и пытался себя успокоить, внушая, что Павел Егорович мог заболеть, уволиться, наконец, его могли арестовать за свободолюбивые высказывания. И хотя червоточина была — требовала выложить все варианты отсутствия учителя рисования, Алексей не давал ей развиться. Он и сейчас, услышав страшные слова, сразу не поверил, что не стало жизнерадостного человека, вернувшего его к заветной мечте юности.
— Павел Егорович очень ждал вас, — помедлив, продолжил директор. — Он, если куда отлучался, предупреждал меня, вдруг вы придете, задержать вас и не отпускать до его прихода.
— Когда?
— Нынче ночью.
— Что случилось?
Никитин пожал плечами, но сразу заговорил:
— Павел Егорович вернулся из отпуска усталый, словно он не отдыхать ездил, а в рудники на заработки. Сам признавался нам, дескать, весу килограмм двадцать потерял. Жаловался на плохой аппетит и боли в желудке. К врачам обращался — ничего не обнаружили. Вчера вечером долго не уходил из учительской, все в окно смотрел, вас ждал. А утром жена пришла — умер.
Только сейчас Травин заметил поставленные в углу помещения табуретки. На одной из них белое белье, на другой россыпью — свечи. Еще дальше цветы. Много цветов. И свернутая кольцами, как змея, веревка.
— Жена рассказывала, вечером он позвал ее к себе и говорит, дескать, наверное, Грушенька, меня отравили. Грешно так за глаза о людях говорить, да видит Бог, без отравителя не обошлось. Но в какой семье — ума не приложу. Встречали во всех домах, где бывал, хлебосольно, а стародубский помещик, так тот в дорогу всяких сладостей надавал.
— Выходит, стародубский не причастен к отравлению, — вымолвил Травин.
— Это почему вы так решили?
Алексей хотел объяснить Никитину, что в Стародубе Козлову рассказали, сколько знали о ветви Травиных. Там же Павла Егоровича посвятили в тайну золота, спрятанного в кирпичи. Они могли бы убить сразу. А давать яд, который убьет через месяц, смысла не было — Козлов за это время мог многим секрет поведать. Травин было настроился на долгую беседу, присматривал место, куда можно было присесть, но вовремя одумался.
Дать в дорогу яд — лишнее подозрение к себе вызывать, — глубокомысленно сказал он.
Постоял еще. Спросил о времени и месте отпевания. Обещал прийти.
После того как Травин покинул здание гимназии, в голову пришла удручающая мысль: «Вчера он был жив. Вчера у меня не было серьезных дел, я мог прийти к нему. Должен был прийти».
Горький осадок от осознания, что он больше уже никогда не увидит Козлова, удивительного по складу характера, упорству, знаниям человека, с виду невзрачного, но наполненного заражающей энергией, усиливался еще пониманием, теперь он остался один, и никто ему не поможет в восстановлении справедливости в распределении наследства. И надо же было этому случиться, когда до разгадки тайны оставался всего лишь один шаг.
* * *
Дома его ждала записка от протоиерея Раевского, призывающая срочно прибыть к зданию Синода. Травин, не дочитав ее до конца, рассчитывая встретить архимандрита Порфирия Успенского, отказался от обеда и срочно выехал от дома. Каково же было удивление, когда он увидел расхаживающего в одиночестве возле кареты Михаила Федоровича в долгополой распахнутой шубе.
— Уезжаю я, Алексей Иванович, так и не повидав брата Порфирия, — ответив на приветствие, прогудел Раевский. — Срочно потребовался в Вене. Обстановка, знаете ли, такая сейчас складывается неблагоприятная.
— Что вы говорите, Михаил Федорович? — воскликнул удивленно Травин. — Мы же турок побили!
По дороге к Синоду Травин купил свежую газету. Он знал, как внимательно следит Раевский за событиями в мире, в стране, и не хотел ударить лицом в грязь, как случилось при их первом знакомстве. Большое место в «Санкт-Петербургских ведомостях» отводилось Синопской битве. 30 ноября 1853 года эскадра Черноморского флота, совершив переход через Черное море, атаковала турецкий флот, истребила его и разрушила береговые укрепления.
— Знаю, знаю, — махнул рукой Раевский, — но вы, батенька, забываете, что поражение Турции теперь дает повод Англии и Франции выступить против нас.
— И их разобьем, — выпячивая грудь, заявил Травин.
— Не получилось бы обратного, — усмехнулся Раевский. — У них флот на пару ходит, а мы все еще под парусами. По моим скромным сведениям, война может прийти к нам не позднее весны следующего года.
Протоиерей оказался человеком хорошо разбирающимся в военном деле. От него Алексей узнал о технической отсталости русских войск от англичан и французов. О том, что давно собирались построить железную дорогу на юг России, но так и не построили. Теперь возникают трудности с обеспечением Крыма продовольствием, боеприпасами, полками пехоты, батареями артиллерии.
— Не хотел я уезжать, не простившись с вами, — внезапно сменил тему разговора Раевский. — Больно полюбились вы мне своей простотой, искренностью.
— И Порфирия Успенского не дождетесь? — спросил простодушно Травин.
— Не волен я перед обстоятельствами, — развел руками Раевский, но, — он запахнул шубу, посмотрел на карету и деловым голосом объявил, — в Синоде я оставил для архимандрита письмо. В нем есть короткая весточка о вас. По приезде он обязательно пошлет извещение на ваш адрес. Так что не переживайте сильно, Порфирий скоро будет. Там ему больше нельзя находиться.
— Ну вот, я ваш портрет так и не нарисовал, — пробормотал Травин, стараясь подавить в себе горечь расставания.
— Даст Бог, свидимся, Алексей Иванович, — широко улыбнулся Раевский. — А пока давайте-ка на посошок, на дорогу по чарочке. Я тут пока вас ждал, неплохой трактирчик присмотрел.
Травин возвращался домой пешком. Еще не было больших морозов, а уже кое-где горели уличные костры. Возле каждого из них виднелась фигура городового, по две-три бродяжки в рваной одежде, несколько вездесущих мальчишек и, конечно, дворовые собаки с поджатыми хвостами. Остановившись возле одного такого костра, Алексей протянул озябшие руки к цилиндрической решетке из железных прутьев. Он не слышал, как сзади подъехала карета, не слышал шагов приближающегося к костру человека.
* * *
— Ну ты и напугал меня, — возмутился Травин, поймав за руку Платона. — Этак мог заикой сделать. Памяти лишить. А у меня четверо детей. Кто их кормить будет?
— Как раз об этом я и хотел с тобой поговорить, — продолжал улыбаться Ободовский, пытаясь высвободиться из цепких рук друга.
— Неужели всю семью в артисты пристроишь? — усмехнулся Травин, отпуская руку.
— Насчет семьи не знаю, а для тебя новость хорошая, — ухмыльнулся
