Бухта половины Луны - Евгений Иванов
– А, может, наоборот – может быть, это им нужна помощь, – сказала Милена, поправляя в зеркальце чёлку. – Может, они терпят бедствие.
– Точно, – согласился Пол. – Потерпели крушение и не могут уйти в подпространство. Или… им просто нужна наша нефть. Захватят наши города. Вздёрнут на дереве президента. Поставят здесь пару скважин. Создадут рабочие места.
– А если это какие-нибудь нацисты? – заинтересовался Ульрих. Или это был Ларс? – Устроят тут концлагерь. Новые порядки. Может, это сторонники чистой галактики. Зачищают космос от низших форм жизни.
– Вряд ли, – покачал головой Патрик. – Благоразумие должно побеждать в головах мыслящих. Может, они и сами пострадали от насилия. Может, это беженцы?
– Все беженцы стекаются в Америку, – согласилась Милена.
Она стала накладывать мясо в пластиковые тарелки.
Мы перекусили, допили пиво, и, загрузившись в минивэн, под грохот динамиков покатили по ночным улицам. За руль сел непьющий Патрик. Проехали даунтаун и выгрузились на углу Канал-стрит и Рю-Бурбон.
Вокруг катили толпы туристов.
Гости города и командировочные, вскинув фотоаппараты, с азартом вращали головами. Вся улица была равномерно запружена пёстро одетой публикой.
На балконах вторых этажей шумели вечеринки, гремела музыка.
То здесь, то там разносились крики пьяных компаний. Из дверей баров вываливали группы людей и шли дальше. Вместо них в двери затекали новые порции праздношатающихся толп.
По всей улице из бара в бар происходил бешеный круговорот зевак, жаждущих развлечений. На сколько хватало глаз на узкой улочке бары шли чередой один за другим, сменяясь лавками и борделями. У стрип-клубов выгибались мулатки в блестящих платьицах, не прикрывающих и пятую точку.
Из каждого бара орала живая музыка. У некоторых баров двери были нараспашку и не закрывались никогда. В популярных местах народ не помещался и танцевал у входа прямо на улице. Вино и текила лились рекой. Из открытых жаровен валили ароматные запахи мяса и умопомрачительной выпечки. Ресторанчики с французской кухней сменялись карибскими и кубинскими.
На углу чёрный барабанщик стучал по тому, что нашёл с утра на свалке. Вокруг него полукругом стояли пластиковые вёдра и консервные банки. В пяти метрах от него мужик на ребристой стиральной доске лабал нехитрый мотивчик. Ему аккомпанировал чувак на ручной пиле со смычком. Поодаль в пёстрых перьях тряслись индейцы. Бурбон-стрит кипела и кишела жизнью.
– Терпеть не могу это место, – поёжилась Милена.
– Не дрейфь, старушка! – обхватил её за плечо Пол. – Мы приобщаемся к таинству. Это великая ночь греха и покаяния! Этот город располагает к тому, чтобы нажраться как следует! Нас ждёт чистый звук. Мы будем постигать высшие материи!
– И кадрить пьяных девиц! – подхватил Том. – А вот и они! – крикнул он и помахал рукой в сторону шумной компании.
Ларс и Ульрих тоже взметнули руки. Слева был Ларс, справа Ульрих. Или наоборот?
К нам подгребли две стройные девчушки в коротких платьях со слегка уже мутными глазами – одна повыше и одна пониже. Они принялись пьяно щебетать и обниматься со всеми, счастливо улыбаясь. Я тоже прижал к себе каждую по очереди, поглаживая по голым спинам. Такой, видно, тут ритуал.
Одна из них повисла на Ларсе. Другая на Ульрихе. Но, присмотревшись, они неуверенно поменялись. Вслед за ними к нам подошло ещё человек пять, и всей гурьбой мы двинули к месту.
В переулке Святого Петра возле прогнившей двери двухэтажной халупы змеилась протяжённая очередь. Презервешйн-Холл – этот дом специально не ремонтировали уже лет пятьдесят, оставив как есть былой дух. Самому дому уже больше двухсот лет. По вечерам там играют старый новоорлеанский джаз. В этом клубе играли лучшие джазовые музыканты всех времён. Там не танцуют и не продают алкоголь. Все сидят на полу и просто слушают музыку.
У нас, похоже, на сегодня была программа попроще.
Мы завалились в двери, над которыми развевались ямайские флаги. Внутри уже шёл полный отрыв. Собралась большая общая компания. Все друг друга знали.
Нас встретили криками приветствия. Через пять минут я уже опрокидывал текилу возле барной стойки, слушая факультетские сплетни в кругу пяти девиц и двух амбалов с литыми мышцами.
Переходя от тусовки к тусовке, я каждый раз опрокидывал стопарик, пока, наконец, не нашёл Тома и свою компанию.
Ульрих сидел со стеклянными глазами возле початой бутылки финской водки. Или это был Ларс? Милена танцевала у сцены.
На сцене чувак с козлиной бородкой протяжно дул в рыжий тромбон. Ему вторили кларнет и труба. Лысый на ударных пинал колотушкой бас-бочку, мягко оглаживая щёточками малый барабан. На клавишах кучерявый тип в берете, мелькая костяшками, бегал по всем октавам, пульсируя резвыми триолями. Пилила скрипка. Я увидел Ральфа с альт-саксофоном и помахал.
Толпа у сцены ревела от восторга. Веселье было в разгаре.
На столе был полный порядок в смысле выпивки: бурбон, виски, калифорнийское, бургундское. Кто-то притащил эльзасский рислинг и гавайский ром. В больших тазах пучеглазились гигантские красные луизианские раки.
Я присел на скамью и махнул с Ларсом водки. Или это был Ульрих?
Протянув руку, я подобрал с тарелки китайскую печеньку и развернул, разломив: «Слушайте каждого. Идеи приходят отовсюду!».
Какой-то чувак слева тут же сел мне на уши. Это был однокурсник Милены из Будапешта.
– Америка выжимает каждого досуха! – перекрикивал он музыку. – Если у тебя дом и машина – будь уверен: у твоего соседа дом будет выше, а машин будет две. Ты всегда имеешь меньше, чем кто-то. Постоянное чувство вины, что мог бы иметь больше. Соседи – вот самая мощная мотивация в этой стране!
Я кивнул и пьяно повернулся вправо. Там сидел окосевший Том.
– Мы все живем в горящем доме, – философски заметил он. – Пожарные не помогут. И нет никакого запасного выхода. Нам остается лишь наблюдать из окна второго этажа, как горит первый. Не я сказал! – он скромно поднял руки. – Теннесси Уильямс. Жизнь – это пожар. Её нужно прожить с достоинством!
– Знаешь, как умереть с достоинством? – сквозь шум прокричал Пол, сидевший напротив. – Сожми в руках достоинство и помирай спокойно! А-ха-ха!
– Месье, же ву при, водкю! – закричал вдруг непьющий Патрик.
Ларс и Ульрих налили всем водки, и мы вздрогнули. Хорошо пить со шведами. Мне уже было всё равно, кто из них кто. Рядом с Полом приземлилась круглолицая девица. Она беспрестанно хохотала, постоянно повторяя: «О, мой бог!».
Печальной поступью стал прокрадываться контрабас. Саксофон залился трелями, вибрируя нежным тремоло на верхней «фа». Латунь бликовала в лучах софитов. К микрофону вышел чёрный толстяк. Над головами разлился хриплый блюз. Пары слились в медленном танце. Через пять минут всё вновь взорвалось в бешеном ритме, в движении, в пульсирующих тактах. Всё забурлило и зашлось, зашаталось.
В углу завязалась какая-то потасовка. Всё поплыло у меня перед глазами.
– Ещё по рюмочке! – раздался над ухом оглушительный крик.
Истошно хрипели колонки. Я с трудом оторвал от стола голову.
Она трещала, словно лежала всё это время под прессом.
Покачиваясь на скамье и сощуриваясь, я старался сфокусироваться. В тумане световых пятен маячили фигуры, гремела музыка, какой-то мужик орал мне в ухо.
Вокруг царил жуткий бедлам. Звенели бутылки. Бурлила шумная потасовка в углу. Напротив меня истерически хохотала круглолицая девица. На сцене лупили барабаны. Били по ушам тарелки. Писклявый кларнет выпиливал соло. Разнузданно и громогласно рубил раздолбайский джаз.
Я отрубился, должно быть, всего на пять минут. И если пять минут назад я был просто пьян в стельку, то теперь сознание уже придавил тяжёлый бодун. Лобные доли болезненно вибрировали. Сухой рот слипся. Разжав губы, я вдохнул кислые запахи пивных испарений. Снял с коленки лист салата, покрытый желтоватыми пятнами майонеза. И, пошатываясь, вышел на воздух.
Неоновые огни над дверьми баров бросали отблески на тёмные стёкла. Компания тащила пьяного. Вдалеке мелькала
