«Мы жили обычной жизнью?» Семья в Берлине в 30–40-е г.г. ХХ века - Тимофеева Татьяна Юрьевна

«Это был ад»: 1942–1945 г.г

Решающим событием, в корне менявшем семейную повседневность, в большинстве семей становился призыв мужчин на военную службу. Письмо с приказом явиться в часть, спешные сборы, последние напряженные часы перед тяжелым расставанием, одинокая фигурка жены с детьми на вокзале и полная неопределенность впереди даже при вере в победу — вернется ли муж, отец, брат, сын… Большинство семей вынуждены были пройти этот путь. Даже в случае, если отцы и старшие братья остались в живых, дети смогли увидеть многих из них лишь в 1946–49 гг. — тех, кому повезло вернуться из плена. Высшим авторитетом в семье становилась мать, а подростки-мальчики вместе с военными «играми» в Гитлерюгенд и помощью в тушении пожаров должны были принять на себя часть заботы о семье и ее существовании. Для многих из семей мелкой буржуазии это означало отказ от надежды закончить среднюю школу и даже поиски места ученика на производстве, добираться до которого часто приходилось из соображений экономии на велосипеде чуть ли не через весь город[365]. Но и это детьми часто воспринималось как новое приключение. Дети играли по-новому — во взрослых и постепенно сами становились маленькими взрослыми.

Девушек старшего возраста, традиционно ориентированных на брак и рождение детей, война затронула по-другому, ломая планы выйти замуж, убивая любимых, уменьшая даже теоретические шансы на замужество из-за потерь мужского населения. Многие пары, теряя со временем надежды на скорую победу, ускоряли свадьбу, заключая брак в один из дней короткого отпуска жениха. В исключительных случаях браки регистрировались даже в его отсутствие![366] Менялась сама суть семейной жизни, которая состояла теперь из дней отпусков мужчин с фронта, которые были не столь уж редкими[367], ведь нацисты не забывали о репродуктивных задачах арийской женщины. В результате появлялись на свет дети, с рождения годами не знавшие отцов и мужской заботы, а многим и не суждено было ее узнать. Короткое сообщение о героической смерти мужа, любимого становилось трагедией для женщины, менявшей всю ее последующую жизнь. Она могла остаться навсегда верной его памяти или, наоборот, забыв обо всем, кинуться в водоворот быстротечной жизни, где «завтра» может и не быть. Соседи старались не усугублять горе семей, потерявших своих мужчин, «мы пытались не праздновать слишком уж громко и прятать наши радости»[368].

И в эти горестные минуты, когда в семью приходило известие о гибели героя, женщины и дети не должны были давать волю естественным человеческим чувствам: горю, отчаянию, ужасу, унынию. И на этот случай имелись настойчивые рекомендации национал-социалистических идеологов: не в духе «народного сообщества» было слишком убиваться в случае семейной трагедии, героическая смерть на поле боя во имя фатерланда представляла собой вершину жизни истинного арийца. Семья должна была гордиться им и чуть ли не радоваться исполнению им своего высшего долга. Готовность к жертвенности требовалась от каждого члена общества и самое ужасное, что газеты действительно печатали проникнутые подобными чувствами письма осиротевших жен и матерей[369]. Множились издания, полные стихов-обращений к матери, в которых торжественно-печально сын заклинал мать после получения известия о его смерти не убиваться, а продолжать гордо идти по жизни как мать героя, были расписаны в нацистском духе с ролями детей, матерей и «весеннего духа» даже траурные церемонии[370] (см. Приложение № 10).

В феврале 1943 г. молодая женщина, сама мать двоих маленьких детей, пишет в Берлин своей матери, только что потерявшей третьего сына на фронте: «Моя бедная мама, как же тяжело должно быть тебе, если и мы, сестры, страшно переживаем! Но в январе у нас снова будет ребенок, это уже можно сказать точно. Если бы это могло принести тебе утешение и радость! Надеюсь, это будет мальчик, который тогда будет носить имя нашего дорогого Мартина и с тем получит большое напутствие в жизни — хранить наследие прусского благородного мужа и любящего заботливого сына»[371].

Справедливости ради следует заметить, что готовность к полной самоотдаче требовали от немцев и предшествующие режимы, например, кайзеровская Германия. В Земельном архиве Берлина имеются поразительные воспоминания некой светской дамы, г-жи фон Витт, знакомой графа фон Роона: «Это было начало 1914 г. и мой визави был старый граф фон Роон. С усмешкой он спросил меня: „И, конечно, Вы являетесь сейчас пацифисткой?“ — „Да, господин граф, война всегда ужасна. Особенно для матерей, которые имеют сыновей. Мне было бы интересно узнать, что думает о войне Ваша госпожа супруга“. — „А, это Вы сможете услышать сейчас же“. Он позвал свою жену и она подошла к нам. — „Госпожа фон Витт хотела бы знать, как ты относишься к войне?“ — „Как я отношусь к войне? Я была бы самой гордой матерью, если бы пожертвовала своему Отечеству моих шестерых сыновей“. От ужаса я уронила свою чашку с кофе. — „А я стала бы самой несчастной матерью, если бы должна была пожертвовать Отечеству своего единственного сына“. Графиня сошла с ума после смерти третьего сына. Пять из шести пали на фронтах Первой мировой»[372]. Такие примеры свидетельствуют о разительном контрасте пропаганды и реальности, о том, что естественные человеческие чувства в конце концов все же брали верх над клише государственной власти.

Даже, если глава семьи был признан негодным для военной службы или по другим причинам оставался дома, это не означало продолжнения размеренного течения семейной жизни. Длительные командировки и переезды в другие регионы были в порядке вещей в это тяжелое время. В любом случае, о семейных прогулках или выездах на природу можно было забыть. Люди неохотно покидали по вечерам свой дом и из-за темноты на улицах, но прежде всего из-за опасности воздушной тревоги. Кроме того, возросла потребность в тесных контактах в семье, прежде всего между мужчиной и женщиной, минуты взаимного общения — бытового, духовного, сексуального — приобретали особую ценность перед лицом постоянной опасности.

Идеализация мирной семейной жизни, мелочей обустроенного семейного быта перерастала в миф, довоенные 30-е годы начинали казаться волшебным царством любви и благоденствия. Теперь внешний мир был враждебным, действительность — неприятной и страшной. Большую роль в проведении времени стал играть домашний радиоприемник — и как средство досуга, и как главный источник новостей. Некоторые по-прежнему отваживались тихо включать зарубежные радиостанции, прежде всего британские, для получения достоверной картины положения на фронтах.

Тем не менее семейные праздники и даты продолжали отмечаться и в это трудное время. Особенно старались дать повод для радости детям. Рождество и первый день в школе, день рождения, конфирмация были сакральными этапами, празднествами, не подвластными времени и тяготам. Но были и другие поводы. Можно привести пример из жизни семьи нацистского функционера, не являющейся объектом изучения в данной работе, но он показателен как раз своей сравнительной аполитичностью. 11 ноября 1943 г. бургомистр района Целендорф (c мая 1933 г.), член НСДАП, Вальтер Хелфенштайн и его верная супруга Маргарет праздновали серебряный юбилей свадьбы. Несмотря на военное время был устроен праздничный обед в ресторане и меню, хоть и без пышности, все же носило весьма пристойный характер даже с возможностью выбора: «Томатный суп. Язык в мадере со стручками молодой фасоли. Карп под соусом. Оленина с красной капустой под сливочным соусом. Фруктовый салат. Компот. Ванильное мороженое»[373]. «Своим любимым родителям» особый подарок преподнесли дети — Инге и ее муж Отто — они сочинили стихи к торжественной дате на четырех страницах, прославляющие чувства родителей, заключивших свой союз в военную пору. С тех пор «часто вставал вопрос: что важнее — жена или партия? […] Но как только Гитлер освободил Германию от опасных банд, Ваше счастье тоже обновилось. Слава гремела повсюду. […] Но нет покоя — вновь у нас дома война. Только сегодня мы забудем о ней и будем радоваться вместе с Вами. […] Только одно мы еще можем пожелать: в любви и в мирном мире — само собой — отпраздновать как в первый раз Вашу золотую свадьбу!»[374] Несмотря на торжественную риторику в духе времени — стихи предназначались для прочтения за столом при гостях — можно отметить сравнительно малую для функционера такого ранга «зараженность» нацистской лексикой и клише, даже о войне предлагается на время забыть и ответ на вопрос о приоритете партии перед семьей не дается.