Илимская Атлантида. Собрание сочинений - Михаил Константинович Зарубин
– Творческий процесс всегда интимней, он непредсказуемый. По сведениям Дмитрия Сергеева-Ремизова, составленным по воспоминаниям Мошина, можно представить, как Пушкин летом устроил себе кабинет в «бане» и там работал. Когда Пушкин в этой «бане» запирался, слуга не впускал туда никого, ни по какому поводу: никто не смел беспокоить поэта. В эту баню Александр Сергеевич удалялся часто совершенно неожиданно для лиц, с которыми он только что беседовал. В барском доме было однажды вечером много гостей: Пушкин с кем-то крупно поговорил, был очень раздражен и вдруг исчез из общества. Кто-то, зная привычки поэта, полюбопытствовал, что он делает, и подкрался к освещенному окну бани. И вот, что он увидел: поэт находился в крайнем волнении, он быстро шагал из угла в угол, хватался руками за голову; подходил к зеркалу, висевшему на стене, и жестикулировал перед зеркалом, сжимая кулаки. Потом вдруг садился к письменному столу, писал несколько минут. Вдруг вскакивал, опять шагал из угла в угол, и опять размахивал руками и хватался за голову.
Рецептер усмехнулся и продолжил:
– Многие, наверное, хотели бы оказаться на месте того, кто, подглядывая за Пушкиным, надеялся приблизиться к разгадке его творческого процесса, почувствовать, как рождаются гениальные стихи. Но это недостижимо. Да и не надо. Одно могу сказать по собственному опыту, в этот момент человеком управляет потусторонняя сила, которая и называется вдохновением. Бежать записывать нужно срочно, чтобы не потерять это состояние. И обязательно продолжить. Потому что эта сила дает только толчок, импульс, а все остальное зависит от личного дарования поэта.
– У тебя, Володя, есть такая «баня»?
Приятель вздохнул и улыбнулся проникновенной улыбкой библейского мудреца.
– Нет, Михаил, у меня такой «бани» нет. Но дело ведь не в месте, как я сказал, а в таланте, в природной одаренности. А Пушкин, без сомнения, гений. Он писал всегда быстро, на одном дыхании. Так написал он почти без остановки «Графа Нулина» и «Медного всадника».
– Ты так рассказываешь, Володя, словно сидел у локтя Пушкина, когда тот писал.
– О чем ты говоришь, Михаил. Много у него было друзей, которые видели, как он работал. Я столько прочитал литературы о Пушкине, черновики его работ рассматривал, достаточно воспоминаний о нем и различных материалов, которые еще до сих пор не опубликованы. Мною написаны книги, статьи в журналах. Конечно, мне многое известно, но не фактами, а любовью определяется моя привязанность к Пушкину, с которым я неразлучен во все времена своей жизни. Наверное, эта любовь к великому поэту досталась мне в наследство от Анны Ахматовой, – сказал Рецептер и загрустил.
Мы шли по центральной аллее Таврического сада, вдыхая сложный, насыщенный осенний аромат цветов, нежившихся на клумбах, в нем уже чувствовались нотки духа увядания, грядущей зимы, близкого успения природы. Но это не пугало, а, наоборот, заставляло душу ликовать и трепетать от неясных обнадеживающих чувств.
Песок на дорожке поскрипывал, как морозный снег. Разговор прекратился, казалось, наговорились вдоволь. Может, и не вдоволь, но по сути темы было сказано много, в душе сказанное превратилось в смысловой сгусток, который хотелось донести до дома в цельности, не расплескать, не разбавить ненужными словами.
На Фурштатской у Дворца бракосочетания мы с Рецептером обошли шумную веселую компанию. Заразившись молодежной радостью, Рецептер неожиданно предложил.
– Михаил, давай зайдем ко мне и выпьем по бокалу вина.
– Я не против вина, Володя, но тут кафе в каждом доме.
– Я устал, хочу домой. Пойдем, не противься.
– А Ирина?
– Она только рада будет.
– А глинтвейна у тебя нет?
– Чего?
– Вина, которое любил пить Пушкин.
– Придумал же. Чего это тебе в голову пришло?
– Почему-то запомнил с юности, что Пушкин делал глинтвейн.
– Делал, но я не делаю. Наверное, он мерз, ведь в те времена топили плохо, экономили. А глинтвейн – напиток согревающий. Но у меня есть коньяк, если ты хочешь что-то покрепче.
– Нет, Володя, кроме красного сухого вина мне ничего не надо.
– Вот и хорошо. Договорились.
Я опрометчиво согласился, потом подумал и заколебался в своем решении.
– Нет, Володя, ты извини, но все-таки я не смогу сейчас зайти. Дел очень много, несмотря что сегодня выходной.
– Отказ не принимаю. Зайдем, чашечка кофе, бокал вина много времени не займут.
Конечно, посиделки наши затянулись. Кофе мы выпили много, вина – бутылку. Я слушал Владимира с удовольствием. Он убеждал меня, что его новая работа «Возвращение пушкинской Русалки» – это свободная повесть о драматической судьбе пушкинской рукописи, которую сто пятьдесят лет читают и недопонимают, трактуют при постановках неверно.
Я слушал, затаив дыхание, его литературоведческие познания меня потрясли, его проницательность и доказательность убеждала, я, как ученик, постигавший вместе с учителем решение трудной задачи, трепетал от восторга причастности к удивительному открытию.
– Понимаешь, Михаил, Пушкин на последнем этапе работы над рукописью поменял три сцены. Рукой поэта помечены номера страниц рукописи. Мы поменяли сцены местами в соответствии с указанием Пушкина, скомпоновали поэму так, как указала его рука. Это решение прежде не учитывалось ни литературоведами, ни издателями, поэтому, наверное, «Русалка» считалась неоконченной поэмой. Но я убежден, что это последнее драматическое сочинение поэта – его театральное завещание. И оно целостно.
Рецептер, вдохновенно убеждая меня в правоте своего открытия, казалось, спорил с оппонентами, которые считали, что «Борис Годунов» – итоговое драматическое произведение Пушкина. Мне трудно было разобраться в таких тонкостях. Я верю Рецептеру. Невозможно не поверить человеку, который не только знанием, но сердцем, исполненным любви, проникает в пространства, недоступные простому смертному.
Я немного притормозил своего друга, уведшего меня в такие литературоведческие дебри, которые мне уже были не по уму.
– Зимой я был на спектакле на малой сцене БДТ. Давали «Розу и крест» Блока. Меня давно мучил вопрос, почему в репертуаре «Пушкинской школы», есть не только пушкинские спектакли?
Рецептер пронзительно посмотрел на меня, помедлив, ответил:
– Кто-то мне задавал этот вопрос, не помню. На мой взгляд, это произведение Блока тесно связано с тем, о чем писал Пушкин. Они вместе, так получилось, вглядывались в романтические рыцарские времена. Кроме того, я уверен, что «Роза и крест» находится в пространстве пушкинского мировоззрения.
Я вздрогнул, когда за пазухой зазвонил телефон. Голос жены был строг и неумолим. Конечно, отпустив мужа на утреннюю прогулку, она потеряла его из виду на целый день. Я представил, как она волновалась.
– Все, Володя, пора. Мне сейчас дома устроят такие «литературные
