Людмила Кунецкая - Мария Ульянова

Брат и Надежда Константиновна следят за тем, чтобы Маняша ела как можно больше. Она отмахивается от них: «Вы меня так раскормите, что я ходить не смогу». И все-таки перед сном Владимир Ильич сам приносит ей стакан простокваши и не уходит до тех пор, пока она не возвратит этот стакан пустым.

Постояльцы пансиона удивляются, как много газет и журналов читает русская семья. Уходя на прогулку, все берут с собой книги. Живя в маленькой французской деревушке, Ульяновы остаются в курсе событий и внутренних и международных.

Как всегда, матери и старшей сестре Мария Ильинична посылает подробнейшие обстоятельные отчеты о своей жизни. Так, 19 августа она пишет из Бомбона в Екатеринбург Анне Ильиничне: «Здесь хорошо: настоящая деревня, воздух прекрасный. Наши много ездят на велосипеде, а я гуляю немного. Часто меня сопровождает наша квартирная хозяйка — старушка, очень симпатичная дама. Вообще в смысле практики языка здесь хорошо: много слышишь французской речи и самой можно болтать. Забрали с собой французских романов, читаю протоколы Лондонского съезда, недавно вышедшие...

Часто я спрашиваю себя, какая со мной после тифа произошла перемена — что-то мне сдается, что не такая я теперь, как была раньше — точно вялее я стала, или это потому, что я опять была больна? — Червяк скверная была штука — так и сверлил все время... Хорошо, что его уже нет.

В России серо покажется, конечно, и скучно, ну, да как-нибудь прилажусь. Больше всего с Володей жаль расставаться. Всегда я его любила, но теперь как-то особенно сжились. Возился он со мной невероятно за время болезни — я даже себе представить никогда не могла, что он способен на это, да и теперь еще возится. Больно славный братик... Ну, да и истрепался же он тогда — на себя не был похож, теперь поправился здорово. Все поправились за это время: питаемся хорошо, спим много и много времени проводим на воздухе...»

Жизнь Ульяновых сложилась так, что сестры редко жили вместе со старшим братом. Начиная с 1895 года, года ареста Владимира Ильича, они виделись урывками, но их духовная близость продолжала расти, брата и сестру сближала общая революционная работа, и год жизни одной семьей раскрыл глубину их взаимопонимания. Владимир Ильич, зная, как там, за много тысяч километров, волнуется за свою младшую дочь Мария Александровна, пишет из Бомбона подробнейшие письма, которые рисуют картины их быта и раскрывают их взаимоотношения: «Дорогая мамочка! Получил вчера твое письмо и отвечаю с первой почтой. Насчет Маняши беспокоишься ты напрасно. Она поправляется хорошо. Ходить, правда, еще не может помногу: осталась еще некоторая боль в ноге (правой). Мы спрашивали докторов и в Париже и здесь в деревне, означает ли это что-нибудь худое. Все говорят, что нет. Говорят, что поправка идет правильно, только несколько медленнее... Вчера она сделала 5 — 6 верст, спала после этого отлично и чувствует себя хорошо. Вообще говоря, вид у нее стал несравненно лучше, аппетит и сон хорошие, высмотрит вполне здоровой... За три недели отдыха поправилась она сильно. Я ей советую усиленно пить больше молока и есть простоквашу. Она себе готовит ее, но на мой взгляд недостаточно все же подкармливает себя: из-за этого мы с ней все время ссоримся»48.

Возвращаются силы, и мысли уже летят вперед, туда, домой. Мария Ильинична считает, что она и так была слишком долго оторвана от привычной партийной деятельности. «Жандармы, наверное, забыли, как я выгляжу, надо им напомнить», — смеется она.

После Бомбона семья не возвращается в большую квартиру на улицу Бонье, а снимает небольшую квартирку на узенькой улочке Мари-Роз, на рабочей окраине Парижа. Мария Ильинична, которой предстояло еще некоторое время прожить во французской столице, хотела снять отдельно маленькую комнатку, но Владимир Ильич запротестовал самым решительным образом.

Как всегда, перед расставанием он дает сестре множество поручений, наставлений, снабжает ее литературой, явками, паролями. Мария Ильинична ходит на публичные рефераты, собрания, митинги: запоем читает политическую литературу и прощается с Парижем. Еще и еще раз прогуливается она по узеньким живописным, ставшим такими знакомыми улочкам Латинского квартала, сидит задумавшись на легких стульчиках в парке Тюильри. Медленно падают золотые листья старых каштанов. Мария Ильинична решительно встряхивает головой: «Пора!» Все оговорено, решено, затягивать пребывание в Париже нет смысла. Она еще не знает, останется в Питере или обоснуется в Москве.

Марк Тимофеевич получил службу в Саратове (ее пришлось долго ждать, никто не хочет принимать на работу инженера с такой политической репутацией), Елизаровы зовут Марию Ильиничну к себе, но она отказывается. «Очень рада, что вы перебираетесь в Саратов. Говорят, это хороший городок и интереснее, вероятно, Урала. Но как-никак я лично предпочту одну из столиц на эту зиму... Выправилась я теперь уже здорово, могу много ходить и растолстела очень, потому что питалась хорошо, а двигалась мало... Теперь можно и за работу, только бы добраться до России, очень уж мне заграница очертела». И дальше Мария Ильинична дает сестре ряд имен товарищей, с которыми можно и нужно связаться. Сама она вся устремлена домой, к партийной работе.

В который уже раз расстается она с любимым братом и пускается в путь. Это настолько привычно, что в поезде она чувствует себя спокойно. Отрываясь от книги, подолгу смотрит в окно, перебирая в памяти все, о чем говорили с Владимиром Ильичем. Поезд движется к русской границе...

Мария Ильинична ошиблась, полагая, что за год русская полиция забыла о ней. По тому, как проверяли ее документы, какому тщательному осмотру был подвергнут ее багаж, сразу стало ясно: она по-прежнему в поле зрения жандармов.

Москва. Родные, привычные улочки. Обнимая мать, Мария Ильинична с тревогой замечает, как она постарела за этот год, появились новые морщинки, но она держится так же прямо, глаза поблескивают молодо и живо.

Опять они обживают новую квартиру, готовятся к зиме. Мария Ильинична уже через несколько дней после приезда связалась с Московским комитетом РСДРП.

В Москве в это время работали Свердлов (его арестовали в декабре 1909 года), Калинин, Ногин, Дубровинский, Скворцов-Степанов.

Многочисленные аресты, увольнения передовых рабочих, отход от партии временных попутчиков вызвали сокращение рядов организации, но работа ее не прекращалась. Шла острая борьба с ликвидаторами и отзовистами. Собравшаяся осенью окружная партийная конференция одобрила решения совещания расширенной редакции «Пролетария».

Рабочее движение, несмотря на репрессии, стало более значительным. Забастовки прошли на ряде московских предприятий. Особенно крупной была на Прохоровской мануфактуре в августе того же, 1909 года.