Письма из Египта - Люси Дафф Гордон
В Бенисуэфе, который раньше был крупным скотоводческим центром, не осталось ни одного буйвола, и мы не могли получить ни капли молока. Но с тех пор, как мы покинули Миних, мы снова видим их, и я слышал, что болезнь не распространяется вверх по реке. Омар сказал мне, что бедняки в Бенисуэфе жаловались на засуху и перспективу голода, потому что они больше не могли поливать землю из-за отсутствия волов. Я заплатил десять наполеондоров за проезд и дам ещё четыре или пять в качестве чаевых, так как мне пришлось немало повозиться со всем моим багажом, постельным бельём, мебелью, провизией на четыре месяца и т. д., а люди на судне были более чем любезны, по-настоящему добры и внимательны к нам; но плохой дахабие стоил бы сорок, так что я значительно выиграл. Ничто не может сравниться с неразберихой, неопределённостью и халатностью «администрации» в Каире: в депо нет угля, лодки, которые должны были отплыть, простаивают по три недели, нет порядка и никто не заботится ни о чьих удобствах, кроме собственных паши. Но подчинённые на борту лодок прекрасно справляются со своей работой. Мы идём в два раза медленнее, чем должны были бы, потому что у нас на буксире два очень тяжёлых дахаби, а не один; но время не потеряно, пока есть свет, мы идём, а как только взойдёт луна, мы отправимся в путь снова. Люди на борту повысили меня в звании и называют «эль-Амерех» — устаревший арабский титул, который, по мнению инженера, эквивалентен «ледишип», как он это называет. «Ситти», по его словам, означает «мисс». Я не знаю, откуда он взял свои идеи по поводу английского приоритета.
Омар только что принёс кофе и просит передать наилучшие пожелания своему большому хозяину, маленькому хозяину и хозяйке и не забыть сказать им, что он их слуга и мой мемлук (раб) «от макушки до пят» (по всему телу). Если мы вообще останемся в Сиуте, я поеду на ослике к дому Вассефа и оставлю это письмо, чтобы он отправил его в Каир при первой же возможности. В Кене мы должны постараться найти время, чтобы купить два фильтра и несколько гулле (кувшинов для воды); их делают там. В Фивах ничего не купишь.
Как бы я хотела, чтобы ты был здесь и наслаждался всеми этими новыми и необычными видами! Я уверена, что тебе бы понравилось, а так как тебя не кусают блохи, то и недостатков бы не было. Джанет прислала мне фотографию милой маленькой Рейни; она некрасивая, но очень похожа на «зувейе» (малышку). Передавай ей от меня множество поцелуев и поблагодари за малиновку, которая понравилась мне так же сильно, как она и думала.
5 января 1864 года: сэр Александр Дафф Гордон
Сэру Александру Даффу Гордону.
Вторник, 5 января 1864 года.
Мы покинули Сиут сегодня днём. Капитан объявил, что мы должны отправиться в путь в десять часов, поэтому я не пошёл в город, а отправил Омара купить еды и передать моё письмо и наилучшие пожелания Вассефу. Но все жители Дарфура ушли, заявив, что остановятся, и пообещав отрубить капитану голову, если он отправится без них. Хассан Эффенди, турок, был в ярости и пригрозил телеграфировать в Каир о своих претензиях, если мы не отправимся немедленно, и бедный капитан оказался в затруднительном положении. Он обратился ко мне, мирно сидевшему на стволе пальмы с каким-то бедным феллахом (о котором я расскажу позже). Я произнёс самое длинное предложение, которое смог составить на арабском, о том, что он капитан и что на корабле мы все обязаны ему подчиняться. — Машаллах! Одна английская гаремница стоит десяти мужчин по уму; у этих англичан есть только одно слово и для себя, и для других людей: «догхри» — «догхри» (правильно — значит правильно); эта Амира готова подчиняться, как мемлюк, а когда ей нужно приказать — ух! — она выразительно откидывает голову назад. На берегу было полно бедняков феллахи, которых приняли за солдат и отправили ждать прибытия паши в Гирге; три недели они пролежали там, а затем их отправили в Сухадж (паша хотел сам посмотреть на них и выбрать тех, кто ему понравится); ещё восемь дней в Сухадже, затем ещё восемь дней в Сиуте, а тем временем Исмаил-паша вернулся в Каир, и бедолаги могут ждать бесконечно, потому что никто не осмелится напомнить паше об их ничтожном существовании. Валлах, валлах!
Когда я прогуливался по берегу с господином и госпожой Мунье, к ним подошёл и поздоровался человек, чей внешний вид меня озадачил. Не называйте меня персом, когда я говорю вам, что это была эксцентричная молодая леди из племени бедауи. Ей было лет восемнадцать-двадцать, она была одета как молодой человек, но миниатюрная, женственная и довольно симпатичная, за исключением того, что у неё был слепой глаз. На ней было красивое платье, и у неё были женские украшения, бриллианты и т. д., а также европейские часы и цепочка. Она держалась превосходно, совсем непринуждённо, ни капли не дерзко и не хвастливо, и мне сказали — я и сам слышал, — что у неё прекрасный язык, что очень ценится у арабов. Она девственница, любит путешествовать и общество мужчин, она очень умна, поэтому у неё есть свой верблюд, и она ездит совсем одна. Никто, казалось, не удивился, никто не пялился, и когда я спросил, нормально ли это, наш капитан удивился. «Почему бы и нет? Если она не хочет выходить замуж, она может поехать одна; если хочет, она может выйти замуж — что в этом плохого? Она девственница и свободна». Она отправилась завтракать с Мунье на их яхте (мадам М. родом из Египта, и они оба прекрасно говорят по-арабски), и, по её словам, у молодой леди было много вопросов к ним. Насколько я мог понять, она довольно свободно высказывала своё мнение. Мадам М. Мунье уже слышал о ней и сказал, что её очень уважают и ею восхищаются. Господин Мунье слышал, что она была шпионкой
