Афанасий Никитин - Владислав Александрович Толстов
Почему церковники считали, что конец света обязательно назначен на 6000 или 7000 год? В своих расчетах они опирались на слова апостола Петра во Втором послании, согласно которым «у Господа один день, как тысяча лет, и тысяча лет, как один день». Соответственно, 6000 лет равняются шести дням, а 7000 год – седьмому дню, когда Бог ушел отдохнуть. Если 6000 год соответствовал 492-му, нетрудно посчитать, что 7000 был 1492 годом от Рождества Христова. И чем ближе была предполагаемая дата, тем больше о ней писали. Например, киевские митрополиты Киприан и Фотий, жившие во второй половине XIV – первой половине XV вв., неоднократно упоминали о приближении Апокалипсиса. Киприан в послании игумену Афанасию замечал: «…ныне есть последнее время, и летом скончание приходит, и конец веку сему; бес же велми рыкает, хотя всех проглотити, по небрежению и лености нашей…»
Фотий говорил о XV веке, как о веке «маловременном». Ростовский архиепископ Феодосий писал в грамоте 1455 года: «Яко же ныне прилучися седмая тысяща последняго ста 63-го лета». В XV веке на Руси получили распространение астрономические сборники и пасхалии с эсхатологическими комментариями. Скорее всего, псалтырь с такими пасхалиями Афанасий Никитин взял с собой в поездку – не зря же он так сокрушался, что у него украли книги и приходится рассчитывать Пасху по мусульманским сочинениям! Замечания о скором конце времен попадаются во многих сочинениях того времени. Одна из пасхалий на 1457–1461 гг. содержала сообщение: «В лето 6967 будет Рождество Антихристово. И будет плач велик тогда по всей земли вселеньской. Увы, увы, будет нам, грешным, тогда горе, беда велика в ты дни в лета сия». Хорошо знакомые с подобной литературой церковные иерархи боялись бедствий и катастроф все правление Ивана III. Одним из ярких образов конца света был серп. Митрополит Филипп в 1471 году обращался к новгородцам: «И вы Божия гнева убойтесь и его страшного серпа».
Естественно, уделялось большое значение необычным природным явлениям и стихийным бедствиям, которые должны были возвещать начало конца света. Естественно, такое явление, как землетрясение, тоже не могло остаться в стороне. Николай Карамзин пишет об этом событии, произошедшем в 1445 году: «В шестом часу ночи поколебался весь город, Кремль и посад, домы и церкви; но движение было тихо и непродолжительно: многие спали и не чувствовали оного; другие обеспамятели от страха, думая, что земля отверзает недра свои для поглощения Москвы». Пятнадцатью годами позже на Москву обрушился мощный ураган. Конечно, для многих жителей столицы, как мирян, так и церковников, это был божественный знак. Родион Кожухов, митрополичий дьяк, назвал эту бурю «Богом посланным великим страхом». Стихийные явления, голод, разорение Киева крымским ханом – любое лыко в строку, любое печальное событие заносилось в летопись будущего конца света, любое бедствие трактовалось жителями Руси как свидетельство близости Судного дня. После каждого такого знамения в монастырях наблюдался всплеск желающих постричься в иноки. В торговой Твери XV века, к слову, было не менее десяти крупных монастырей, и они никогда не пустовали.
Поэтому надо постоянно держать в голове, когда мы представляем себе жизнь тверского горожанина (в том числе и Афанасия Никитина): каждый тогда ощущал себя живущим «в последние времена». Случился голод – значит, грядут последние времена. Нагрянула чума – ага, это провозвестие конца света. Турки-османы взяли Константинополь – все понятно, это Антихрист возвещает о финале православной цивилизации. Жизнь в постоянном ожидании всеобщего конца формировала определенную психологическую матрицу, мистическое восприятие окружающей действительности, способность принимать любые испытания, экзотические переживания и впечатления как проявление Божьего промысла.
Тем более что Афанасию Никитину и его поколению жителей Твери довелось как раз в 1450—1460-е гг. перенести массу совершенно чудовищных испытаний, о которых пора рассказать.
* * *
Историки неслучайно говорят о «длинном XV веке», который растянулся на полтора столетия – начался с падения Константинополя в 1453 году и завершился после смерти Ивана Грозного в 1584 году. Историк Виталий Пенской даже называет эту эпоху «осевым временем» и для российской, и для европейской истории. На эту эпоху приходится сразу три междоусобных войны в трех государствах – важнейших игроках «Большой игры» в Восточной Европе. Политическая нестабильность и смута охватили и Великое княжество Литовское (после смерти Витовта), и Великое княжество Московское (и Владимирское), и Золотую Орду (когда сошел с политической сцены могущественный хан Едигей). Спустя четверть века (где-то чуть раньше, где-то чуть позже) смута закончилась, и когда занавес отдернулся, перед изумленными зрителями предстала удивительная и необычная картина.
Начнем с Орды: она де-факто перестала существовать как единое государство. На ее месте образовалось сразу несколько ханств или юртов, которые хотя и были связаны общностью истории и элит (и, соответственно, общностью «коллективного бессознательного»), тем не менее жили весьма недружно – каждый полагал себя лучше соседа и при случае рассчитывал подогнуть его под свое колено. В особенности это касалось Большой Орды и Крымского ханства. Два этих юрта очень скоро вступят в борьбу за право возглавить Renovatio Imperii Tartarorum, которая в конечном итоге окончательно доведет до краха постордынский мир.
Великое княжество Литовское вышло из смуты как будто относительно единым и целым, но это была лишь видимость. Да, как будто проверку на прочность оно прошло, но на самом деле от последствий смуты Литва так до конца и не оправилась. При Витовте великое княжество превратилось в, пожалуй, сильнейшее государство Восточной Европы – великий московский князь именовал его своим «отцом», а тверской и рязанский князья ходили у него в «служебниках», то есть вассалах. Псков и Новгород тряслись за свою независимость, ибо еще в конце XIV века хан Тохтамыш пожаловал своего «брата» Витовта этими городами, и Витовт начал постепенно прибирать их к рукам. Кто знает, чем бы все это закончилось, не повторили бы Новгород и Псков судьбу Смоленска, если бы не его смерть. Но в 1430 году он умер, началась смута, и после ее как будто благополучного завершения от всего этого имперского великолепия практически ничего не осталось – не до жиру, быть бы живу, и главная идея всей внешнеполитической активности Вильно в последующие десятилетия – как бы сохранить то, что было нажито непосильным трудом в предыдущие десятилетия. И, как мы знаем, это не срослось.
В Москве всё было по-другому. При Иване Калите и
