Домой с черного хода - Вера Константиновна Ефанова
Но вот опять что-то случается. В городе начинается стрельба. Пули градом стучат по стенам дома, одна попадает в окно, пробивает оба стекла и попадает в банку с земляничным вареньем. Меня быстро заталкивают в маленькую комнату — единственную с окном во двор. Там на кроватях, на стульях, на подоконнике сидят все домашние и еще несколько человек знакомых, которых события застали неподалеку от нас. Я не знаю, сколько времени продолжались уличные бои. Неделю? Больше? Спали вповалку на полу, ели вареную картошку с мерзлой квашеной капустой, пили горячую воду. Стрельба то усиливалась, то затихала, несколько раз приближалась вплотную — говорили, что Дегтевская переходит из рук в руки, от красных к белым и обратно. К нам в дом заносили раненых, и каждый раз мама, схватив свою сумочку с бинтами и лекарствами, бежала перевязывать их. В соседних комнатах все время шла суета, топали тяжелые сапоги, звучали незнакомые голоса, стонали раненые. Один кричал: «Убейте меня! Умоляю — убейте». У нас же в маленькой комнате стояла гнетущая тишина. Мне казалось, что я не боюсь, только мне было почему-то очень холодно и хотелось обязательно сидеть между двумя взрослыми, тесно прижавшись к обоим, а правая рука, независимо от меня непрерывно клала кресты.
Но вот как-то ночью после нескольких особенно сильных взрывов пальба на улице стихла. Завешенное наискосок тряпкой (шторами укрывались) окно багрово светилось. Шестнадцать человек, лежавшие бок о бок на полу, тоже молчали, но в красноватом полумраке было видно, что никто не спит. Все напряженно прислушивались к тишине.
Стукнула незапертая входная дверь. Кто-то бежит, распахивает одну дверь, другую.
— Есть здесь кто-нибудь? Мама? Таня? Живы вы? — Голос хриплый простуженный и страшно знакомый. Кто это?
Мама вскакивает и, ступая через лежащих, пробирается к двери. Замотанный башлыком, обындевевший офицер вырастает на пороге, и мама падает ему на грудь. Паша? Брат Паша. Который воевал с немцами, о котором мы знали раньше, что он герой — имеет два Георгия и о котором мы уже очень давно ничего не знаем. Как непонятно! И как радостно! Застрявшие у нас знакомые обступают маму и Пашу, и я не сразу могу пробиться к нему. Все говорят разом, что-то спрашивают, перебивают друг друга.
Оказывается победили белые. Дедушка возвращается в свою квартиру. Взрослые говорят, что хотя кое-что пропало и кое-что разбилось, многое сохранилось. В квартире жил комиссар (еще новое слово) и почти все комнаты были просто заперты. Стоит на месте и китайский шкаф, но почему-то мне больше не хочется играть с китайскими принцессами.
Мы не переезжаем обратно к дедушке и остаемся на Дегтевской. Мама говорит, из-за рояля: его нельзя таскать взад и вперед — и из-за Тани — ей надо очень много заниматься, сколько пропустила, а у бабушки и у дедушки всегда полно народа. Я рада, что мы остаемся здесь, у меня подруги, здесь на заднем дворе есть сарай с сеновалом, где мы разыгрываем пьесы собственного сочинения. Кроме того, в заборе выломаны доски и через наши дворы постоянно ходят футуристы. У них на Почтамтской клуб. Они наряжены в разноцветные тряпки, мужчины в ярких женских кофтах, женщины в штанах. Лица раскрашены. У одного мы видели на лбу зеленые вопросительные знаки, другой носит вместо цветка в петлице ложечку. Старушки, завидев их, шарахаются и начинают кто плеваться, кто креститься, а мы, охваченные веселым любопытством, сбегаемся со всех сторон, посмотреть, что они еще новенького придумали.
Жизнь становится поспокойней: по ночам не слышно стрельбы, нет обысков. Таня опять много играет на рояле и начинает учить музыке меня. Алеша тоже возобновляет занятия со мной. Мама дает уроки. Лида варит обед. Паша опять куда-то исчезает.
И вдруг мама получает письмо из Петербурга от папиной сестры, тети Оли. Письмо из Петербурга послано «с оказией» и пропутешествовало три месяца. В нем дурные вести: тети Олин муж умер от разрыва сердца, дядю Бориса — папиного брата — два раза арестовывали и сейчас он сильно болен. Тетя Оля с дочкой живут в своей бывшей квартире — им оставили одну комнату. Продают вещи, а папа, мой папа, сидит в тюрьме в Москве. Обо всем этом мне не говорят, но, прислушиваясь к разговорам, я много что узнаю. Только маму ни о чем не спрашиваю. Но и не понимаю ничего. В тюрьмах сидят люди, которые крадут или обижают других. Дедушка и папа судили таких людей и сажали в тюрьму, чтобы они подумали над своим поведением, вроде того, как меня сажали иногда на стул на полчаса. Только в тюрьме темно и страшно и есть им дают только черный хлеб и воду. Все это ясно, но только вот почему в тюрьме оказался папа? Что случилось? Почему? И я забиваюсь в свой любимый уголок за шкафом и горько плачу, представляя себе папу в темной комнате с решеткой на окне;
Бежит-бежит перед глазами лента памяти, чуть придерживая иногда свой бег. Выходит замуж Таня. Откуда-то возникает Паша, женится, проводит дома несколько дней и снова исчезает. В разговорах взрослых появляются новые имена: Колчак, Деникин, Гайда… Он — чех. В Иркутске появляются чехи. С одним из чешских офицеров мама крестит девочку, родившуюся у тети Сони. Танина подружка по гимназии выходит замуж за чешского офицера. Снова в городе неспокойно, по вечерам слышна стрельба, но обысков не бывает и за вечерним чаем меня любят подразнить, вспоминая со смехом, как во время «изъятия ценностей» я стояла, не сводя глаз с бронзовой чашечки на люстре, в которой, свернувшись лежала толстая золотая цепочка от папиных часов, и все по очереди, проходя мимо и стараясь не привлечь внимания солдат, пытались увести меня, но я продолжала упрямо стоять на одном месте, задрав голову и уставившись на люстру.
У дедушки и бабушки в гостиной все время толчется незнакомый народ. Часто говорят не по-русски. Мне странно, когда мама говорит что-то, а я не понимаю. «Антанта» важно говорит Алеша, когда я обращаюсь к нему за объяснениями — «французы, англичане, американцы…»
Нарастает тревога. Говорят, что фронт придвинулся. Исчезают чехи. Появляется Паша. Он запирается с мамой в спальне. О чем-то они там разговаривают и выходят серьезные и
