Владислав Бахревский - Никон

— Помру, тогда и належусь, — говорил он сердито Любаше.

Приезжал к нему царский лекарь, пустил кровь и тоже велел лежать. Привозила Любаша из Москвы Ивана Неронова молебен за здравие отслужить. Неронов молебен отслужил и обещал прислать доброго пастыря, который святым маслом пользует.

Уже на следующий день был у Лазорева в деревне протопоп Аввакум. Помолился вместе с домочадцами, с Любашей и с двумя ее ребятенками, с мальчиком лет пяти да с девочкой-двухлеточкой, помазал полковника маслом, посидел у него в изголовье, гладил пальцами вокруг раны. Тихо сидел протопоп возле больного, ласкова была его рука, и Андрей заснул.

Денег за лечение Аввакум не взял, но и не противился, когда ему в телегу положили тушку барана, да связку гусей, да колоб масла.

Полковник повеселел после Аввакумова лечения, но обмороки его не оставили. Тогда по совету боярыни Федосьи Прокопьевны, слышавшей от самого Никона об открытии чудесного источника в безводной деревне Рыженькой, снарядилась Любаша в путь на двух рыдванах, повезла мужа лечить святой водой.

Савва, как цапля, выхаживал за околицей. Приманивал его зеленый лужок с темной муравой посредине. Он уводил себя от притягательного этого места, а оно, ласкаясь, звало обратно. Тогда Савва снял рубаху, завязал глаза и пошел затейливо петлять, чтоб сбиться, потеряться средь земли и неба. И когда он так находился вдоволь и скинул рубаху с головы, то, к великой радости, увидал себя все на той же темной луговине.

В это самое время на дороге показались два рыдвана. В Рыженькую, к святому источнику, народ шел, но все больше пеший, босой.

Савва поднялся поглядеть на приезжих. И увидел — Лазорева. Лазорев был бледен, на голове повязка, но Савва узнал своего постояльца.

Лазорев появился в доме названых братьев в самое горькое для них время, в самое страшное для Саввушки.

— Эй, мужик! — кликнул возница. — Где тут у вас святой источник?

У Саввы от радостной встречи все слова в голове перемешались, он слышал, что его окликают, но смотрел и молчал.

— Глухой, что ли? — снова шумнул возница.

— Лазорев! — тихонько позвал Савва больного.

Полковник повернул голову на зов и смотрел на красавца парня не понимая.

— Останови! — попросил возницу.

Лошадь стала. Молодой мужик, улыбаясь, шагнул к повозке.

— Я же Савва! — сказал он. — Саввушка.

— Ты?! Саввушка?! — У Лазорева губы задрожали: растрогался. — Ай, встреча какая! Бог послал! Господи, да какой же ты Саввушка, ты — Саввище!

— Время-то идет!

— Идет, брат! — грустно покачал головой Лазорев. — Помнишь, каков был мо́лодец-поручик, а теперь…

Махнул рукой.

— А что стряслось?

— По голове съездили. Покажи, брат, куда ехать. Вся надежда моя теперь на поповские молитвы… Помогает, что ли… здешняя вода?

— Не кощунствуй! — смиренно попросила Любаша.

— Говорят, помогает, — сказал Саввушка и вспомнил вдруг мельника Серафима, который учил его собирать полезные травки. — От головы-то я знаю средство. Траву кавыку надо поискать. — И спохватился: — Возле источника — ничего нет. Часовенка для монаха, и все. К нам поехали! У нас изба самая просторная в Рыженькой.

— А хозяин-то кто же, ты? — спросил Лазорев, все еще с радостным недоверием разглядывая Саввушку. — Ты что же, крестьянин?

— Да нет! — смутился Савва. — Хозяин избы Малах, тесть. Я тут одно лето всего. Колодцы мы копаем.

— Погоди-погоди! У тебя ведь были названые братья, им Плещеев языки порезал! — вспомнил Лазорев.

— С ними и хожу. — Савва опять улыбнулся. — Только теперь уж, наверное, отходился.

— Пригожая, видно, жена, если столько мыкался по белу свету, а тут и нашлась обратка на бычка.

— Нашлась! — охотно согласился Савва.

Малах нежданным гостям и очень удивился, и очень обрадовался. Полковник на постой просится!

Избу освободили, полы вымыли, выскребли, посыпали душистой травой. Пока шла уборка, съездили на святой источник. Попили водицы, послушали разумные речи старого монаха, приставленного к часовенке. Помолились вместе с ним, вклад для монастыря передали — десять золотых.

Савва тоже времени не терял понапрасну. Вместе с Енафой пошел искать траву кавыку.

Кавыкой мельник Серафим лечил скотину, утихомиривал норовистых лошадей, смирял бодучих коров и коз, но другой успокоительной травы Савва не знал. Да ведь если что скоту полезно, человеку тоже не во вред.

Собирая траву, Енафа рассказала про Лесовуху. Лесовуха жила за болотом, в Паленом бору.

При Иване Грозном еще монастырские монахи спалили здесь деревеньку инородцев. Инородцы только вид делали, что в Бога веруют, сами же поклонялись тысячелетнему дубу. Монахи казнили огнем жреца инородцев, а те подстерегли и убили игумена. Была справа и расправа, и уцелело от тех инородцев всего несколько семей, попрятали их у себя жители Рыженькой. Так вот Лесовуха, сильная колдунья и превеликая травница, была из того, переведшегося рода, который поклонялся тысячелетнему дубу.

— Где же тот дуб? — спросил Савва.

— Сгорел. Монахи в дубе часовенку вырубили, но даже освятить, говорят, не успели. Не пожелал того Господь — молнию на дуб кинул.

Савва подумал-подумал, расшвырял кавыку и сказал Енафе:

— Ну какой из меня знахарь! Надо полковника к твоей Лесовухе сводить. Дорогу-то кто может указать?

— Пятой укажет. Пятой Лесовухе хлеб носит. Она его от змеи спасла. Совсем помирал, нога как бревно была, а Лесовуха пошептала над ним — на другой день и поднялся.

Названые Саввины братья принялись за околицей рубить избу, до обеда колодец копали на указанном Саввой месте, после обеда избой занимались.

Савва все эти дни был с Лазоревым. Полковник дважды при нем терял сознание, и Савва рассказал Любаше о Лесовухе. Любаша долго не раздумывала, с вечера приготовилась, а поехали до свету, при звездах. Пятой сам лошадью правил.

Доехали до болота.

— Дальше дороги нет, — сказал Пятой. — Лошадь с собой возьмем. Оставить нельзя — волки сожрут. Да и поклажи у нас много.

Через болото вел путано, долго вел, но толково. Вода чавкала, однако же ног не замочила. Потом шли лесом, словно бы и наугад, но Пятой ни разу не усомнился в своей невидимой тропе. Лазорев шел, опираясь на Саввино плечо. Лоб у него покрылся испариной, и Савва все собирался окликнуть Пятого, чтоб сделал привал, но полковник всякий раз сжимал Савве плечо — не надо, мол, потерплю.

На поляну вышли при солнце.

Белый туман клубами ходил в этой лесной чаще, и всем стало жутко — уж больно на варево чародейское похоже.