Жан Батист Баронян - Артюр Рембо

Да, это я виноват.

Ты ведь не забудешь меня?

Нет, ты не сможешь меня забыть.

Что до меня, то ты всегда со мной.

Ответь своему другу, нам что, уже не жить вместе? Будь смелым. Ответь мне скорее. Я здесь не могу больше оставаться. Слушайся только своего сердца.

Скажи скорее, ехать ли мне к тебе.

Твой на всю жизнь.

На следующий день он повторил свой призыв в отрывистом письме, ставшем постскриптумом к вышеприведённому. Он писал, что это будет «преступление», если Верлен не вернётся, если он и впредь будет думать, что жизнь его станет лучше с кем-нибудь другим помимо него, особенно с Матильдой, от которой ничего хорошего ему ждать не приходится. Он признал, что был неправ, что ему не следовало насмехаться над ним, а его приступы гнева были «фальшивыми». Он клялся, что «впредь будет более внимательным» к его чувствам. И добавлял: «Только со мной ты можешь быть свободным; <…> вспомни, каким ты был до нашего знакомства. <…> Единственное, в чем правда, — вернись, я буду с тобой, я тебя люблю, ты проявишь смелость и искренность. Иначе — мне тебя жаль»{71}.

В глубине души у него были сомнения. Что-то ему подсказывало, что в Лондоне он Верлена больше не увидит.

ДВА ВЫСТРЕЛА В БРЮССЕЛЕ

От миссис Смит, хозяйки комнаты в доме 8 на Грейт Колледж-стрит, Рембо узнал, что Верлен, высадившись в порту Антверпена, отправился поездом в Брюссель, где, как обычно, остановился в гостинице «Гранд-отель». Артюр тут же отправил письмо по этому знакомому ему адресу, снова предлагая Верлену немедленно вернуться в Лондон, где он хранит «в надёжном месте» его книги и рукописи. Это будет — он повторил выражение из своего письма от 6 июля — «признаком смелости». Со своей стороны, он вновь ему обещал следить за своим поведением и быть «очень покладистым»{72}.

В ответ Рембо получил короткую телеграмму. Верлен приглашал его присоединиться к нему и дал понять, что намерен поступить волонтёром в войска дона Карлоса испанского.

Ночью 8 июня Артюр приехал в Брюссель. В «Гранд-отеле», куда он сразу же явился, ему сказали, что Верлен переселился в гостиницу «Виль-де-Куртре», что на небольшой и довольно тёмной улице Пивоваров недалеко от Гран-Пляс. По какой причине он это сделал, ему не объяснили. Сказали только, что накануне в гостинице появилась пожилая женщина, после чего клиент вместе с ней собрал свой багаж.

Что за женщина?

Мать Верлена или его тётка из Ехонвиля, срочно доставившая племяннику деньги? Если только это не мать самого Артюра, которая по неведомо каким причинам приехала в Брюссель из Шарлевиля…

Вопрос этот занимал его, пока он шёл в сторону Гран-Пляс самым коротким путём: через Северный бульвар, улицу Волчий Капкан, на которой жил приятель Жоржа Изамбара Поль Дюран, площадь Деламонне, улицу Фрипье и улицу О-Бёрр. Когда он подходил к гостинице «Виль-де-Куртре», перед ним предстали мать Верлена и опиравшийся на её руку сын. Увидев Артюра, женщина выкатила глаза и побледнела.

Оба оставались на прежних позициях: Верлен со своими горькими сетованиями, Рембо со своим упрямством.

Тем не менее в одном они сходились, — в том, чтобы пойти куда-нибудь опорожнить несколько кружек пива, нализаться в какой-нибудь из окрестных пивных. Конечно, без участия госпожи Верлен.

На Гран-Пляс и вокруг неё недостатка в подходящих вывесках не было. Например, расположенная менее чем в сотне метров от них гостиница «Дом Пивоваров», куда они не раз захаживали ещё в прошлом году. Посидев там некоторое время, они пошли на площадь Деламонне в «Тысячеколонное кафе», большой зал которого декорирован в стиле ампир. То было место, где обычно собирались брюссельские художники, и первое в бельгийской столице заведение с газовым освещением. Рембо с Верленом просидели там несколько часов кряду и вышли уже к середине ночи крепко навеселе.

На другой день Рембо бесцельно прогуливался по улицам Брюсселя. В голове у него мелькали слова, какие-то обрывки фраз. Вечером, вернувшись в гостиницу, он поспешил записать их на бумаге. Стихотворение известно под названием «Голод»:

По вкусу мне каменья,Земля, руда, поленья,Питаюсь дуновеньемВетров и птичьим пеньем.Мой голод, занесиВ концерт луговТоску и дрожь осинИ злость вьюнков.Глотай соборов старый каменьИ дробный щебень под ногами,Глотай потопов давних грязь —Хлеба долин, что спят веками!Под дубом волк давился дичью,Плевался перьями, рычал,А я собою как добычейКормиться начал сгоряча.Уже салаты и плодыСозрели в самый раз для сбора,А паучок свои трудыВознаградил нектаром флоры.Я сплю! Я в храме СоломонаКрутым вскипаю кипятком,Стекающим в струи Кедрона[36]По ржавой памяти веков{73}.

Артюр хотел, чтобы Верлен высказал ему своё мнение об этом стихотворении, сделал его критический разбор. Сам он полагал, что оно слишком невнятно по смыслу и затянуто. Но Верлен ответил, что ему сейчас не до того, — настолько его занимают отношения с Матильдой. Не свести ли счёты с жизнью — вот о чём он теперь постоянно думает. Кроме того, он сообщил Артюру, что неподалёку в галереях Сент-Юбер он приметил оружейный магазин и собирается купить там себе огнестрельное оружие…

Десятого июля, проснувшись в комнате на втором этаже гостиницы «Виль-де-Куртре», Рембо удивился, что в постели рядом с ним нет Верлена. Он постучал в соседнюю комнату, где располагалась мать его компаньона, но та не могла дать ему никакого объяснения.

На улице стояла жара, какая редко случается в Брюсселе даже летом.

В такое время трудно заниматься сочинительством.

Ближе к полудню в комнату вошёл Верлен. Он выглядел перевозбуждённым. По всей видимости, он был пьян. Не говоря ни слова, он вынул из кармана револьвер в лакированной кожаной кобуре и гордо показал его Артюру. Он сказал, что это шестизарядный семимиллиметрового калибра револьвер превосходного качества. Ещё он показал ему коробку с полусотней патронов. После этого он повёл Рембо обедать в «Дом Пивоваров» на Гран-Пляс. Там они выпили несколько кружек фаро и поговорили о своих литературных замыслах: Верлен — о сборнике стихотворений, который он назвал «Романсами без слов» и надеялся вскоре опубликовать; Рембо — о «языческой» книге, несколько страниц которой он уже набросал в Лондоне и начало которой начал тут же читать с листа, извлечённого из кармана: