Митио Каку - Космос Эйнштейна. Как открытия Альберта Эйнштейна изменили наши представления о пространстве и времени

Почему Эйнштейну, несомненно, самой заметной и выдающейся фигуре физической науки, так долго не присуждали Нобелевскую премию? Как ни смешно, его кандидатура отвергалась Нобелевским комитетом восемь раз, с 1910 по 1921 г. За это время было проведено множество экспериментов, подтвердивших верность теории относительности. Свен Гедин, член Нобелевского комитета по выдвижению на премию, позже признался, что проблема была в Ленарде, который имел в то время огромное влияние на остальных членов комитета, включая и Гедина. Лауреат Нобелевской премии по физике Роберт Милликен также вспоминал, что Нобелевский комитет по выдвижению, будучи не в состоянии прийти к согласию по вопросу теории относительности, в конце концов дал одному из своих членов поручение оценить эту теорию. «Он тратил все свое время на изучение теории относительности Эйнштейна, но не мог ее понять. Мы не смели присудить премию, опасаясь ошибочности теории относительности».

Как и обещал, Эйнштейн отослал всю сумму Нобелевской премии ($32 000 по курсу 1923 г.) Милеве в счет денег, полагавшихся ей при разводе. Она использовала эти деньги на покупку трех многоквартирных домов в Цюрихе.

В 1920–1930 гг. слава Эйнштейна гремела по всему миру[20]. Газеты добивались от него интервью, его лицо улыбалось с новостных экранов, его заваливали приглашениями выступить, а журналисты готовы были, не моргнув глазом, напечатать любой, даже самый тривиальный факт его биографии. Эйнштейн шутя сравнивал себя с царем Мидасом, только все, к чему прикасался он, превращалось в газетные заголовки. В 1930 г. студенты Нью-Йоркского университета в качестве самой популярной фигуры в мире первым назвали Чарльза Линдберга[21], а вторым – Альберта Эйнштейна, оставив за бортом всех голливудских кинозвезд. Везде, где бы ни появлялся Эйнштейн, одно его присутствие в мгновение ока собирало громадные толпы. Так, 4000 человек устроили едва ли не мятеж, пытаясь раскритиковать фильм, объясняющий теорию относительности, в Американском музее естественной истории в Нью-Йорке. Группа промышленников даже спонсировала строительство в Потсдаме Башни Эйнштейна – весьма футуристической солнечной обсерватории с вертикальным телескопом высотой около 17 м; строительство было завершено в 1924 г. Эйнштейн пользовался таким спросом у художников и фотографов, мечтавших запечатлеть облик гения, что иногда писал про свою работу: «натурщик».

На этот раз, однако, он не стал повторять собственную ошибку, которую совершил с Милевой, – не пренебрегал женой во время мировых турне. К удовольствию Эльзы, он брал ее с собой на встречи со знаменитостями, членами королевских семей, власть имущими. Эльза, в свою очередь, обожала мужа и буквально купалась в его всемирной славе. Она была «нежной, теплой, по-матерински опекающей, типично буржуазной, [и] обожала заботиться о своем Альбертике».

В 1930 г. Эйнштейн совершил второе триумфальное турне по Соединенным Штатам. Во время посещения Сан-Диего известный юморист Уилл Роджерс заметил: «Он ел с каждым, разговаривал с каждым, позировал каждому, у кого еще оставалась пленка, посещал каждый завтрак, каждый обед, каждую кинопремьеру, каждую свадьбу и две трети разводов. В общем, он показал себя таким хорошим парнем, что ни у кого не хватало духу спросить, в чем же состоит его теория». Он посетил Калифорнийский технологический институт и обсерваторию Маунт-Вилсон, встретился с астрономом Эдвином Хабблом, которому удалось проверить некоторые теории Эйнштейна об устройстве Вселенной. Кроме того, он побывал в Голливуде и получил блестящий прием, достойный суперзвезды. В 1931 г. он и Эльза посетили мировую премьеру фильма Чарли Чаплина «Огни большого города». Толпы людей стремились увидеть хотя бы мельком знаменитого на весь мир ученого в окружении голливудского высшего общества. На премьере, когда аудитория громко приветствовала Чаплина и Эйнштейна, Чаплин заметил: «Люди аплодируют мне потому, что меня понимает каждый, а вам – потому, что вас не понимает никто». Эйнштейн, пораженный накалом чувств, которые способны возбуждать знаменитости, спросил, что все это значит. Чаплин мудро ответил: «Ничего». (Оказавшись в Нью-Йорке в знаменитой Риверсайдской церкви, Эйнштейн увидел свое изображение на витражном окне, рядом с великими философами, вождями и учеными мира. Он не смог не пошутить: «Я мог бы представить, что из меня сделают еврейского святого, но никогда бы не подумал, что стану протестантским святым!»)

Помимо непосредственно физики, у Эйнштейна часто спрашивали мнение по философским и религиозным вопросам. Его встреча в 1930 г. с другим нобелевским лауреатом, индийским мистиком Рабиндранатом Тагором привлекла значительное внимание прессы. Они составили замечательную пару – Эйнштейн с непослушной белой шевелюрой и Тагор с длинной белой бородой. Один журналист заметил: «Было интересно увидеть их вместе – Тагора, поэта с головой мыслителя, и Эйнштейна, мыслителя с головой поэта. Со стороны казалось, что это две планеты сошлись в разговоре». Еще ребенком, прочитав Канта, Эйнштейн начал сомневаться в традиционной философии, которая, как он считал, давно выродилась в напыщенный, но по сути своей упрощенческий балаган. Он писал: «Разве вся философия не написана как будто медом? Выглядит замечательно, пока рассматриваешь, но стоит вглядеться второй раз – и ничего уже нет. Остается каша какая-то». Тагор и Эйнштейн разошлись во мнениях по вопросу о том, может ли мир существовать независимо от существования человека. Если Тагор, как мистик, верил, что человеческое существование принципиально важно для реальности, то Эйнштейн отвечал на это: «Мир, рассматриваемый в физическом аспекте, существует независимо от человеческого сознания». Тем не менее, несмотря на расхождения по вопросу физической реальности, у них обнаружилось немало общего в вопросах религии и морали. В области этики Эйнштейн был убежден, что источником морали является человечество, а не Бог. «Мораль имеет величайшее значение – но для нас, не для Бога, – писал Эйнштейн. – Я не верю в бессмертие личности и считаю этику исключительно человеческим делом, без всякой сверхчеловеческой власти за ней».

Несмотря на скепсис в отношении традиционной философии, Эйнштейн питал глубочайшее уважение к тайнам религии, особенно к природе бытия. Он писал: «Наука без религии хрома, религия без науки слепа». Кроме того, он считал источником всякой науки благоговение перед тайной: «Все тонкие рассуждения в царстве науки проистекают из глубокого религиозного чувства». Эйнштейн писал: «Самый красивый и глубокий опыт, который может получить человек, – это ощущение загадочного. Это базовый принцип религии, а также любых серьезных начинаний в искусстве и науке». И в заключение: «Если во мне есть что-то, что можно назвать религиозностью, то это безграничное восхищение устройством мира, насколько наука в состоянии его постичь». Самое, возможно, элегантное и недвусмысленное высказывание Эйнштейна о религии относится к 1929 г.: «Я не атеист, и я не думаю, что могу назвать себя пантеистом. Мы находимся в положении дитя, вступающего в огромную библиотеку, заполненную книгами на многих языках. Ребенок знает, что кто-то должен был написать эти книги. Он не знает как. Он не понимает языков, на которых они написаны. Дитя смутно подозревает, что в расстановке книг есть какой-то загадочный порядок, но не знает, какой именно. Таково, мне кажется, отношение даже самого умного человеческого существа к Богу. Мы видим, что Вселенная чудесно организована и подчиняется определенным законам, но лишь смутно понимаем, что это за законы. Наш ограниченный ум не в состоянии охватить ту загадочную силу, что движет созвездиями. Я очарован пантеизмом Спинозы, но еще более восхищаюсь его вкладом в современную мысль, поскольку он первым из философов начал рассматривать душу и тело в единстве, а не как отдельные сущности».