Людо ван Экхаут - Это было в Дахау.

И все-таки сигареты были необходимы нам как хлеб.

Французы сразу же стали нашими лучшими друзьями. Мы заговаривали с ними, когда они сосали кусочек сахара или курили сигарету, но они не делились с нами. Правда, иногда кому-нибудь из нас перепадал окурок. Французы обычно не уединялись со своими сокровищами. Потом им потребовалась наша помощь. Никто из французов не знал немецкого, а им нужно было спросить старосту бокса, можно ли варить фасоль на печке в жилом блоке. Бельгийцы пользовались славой практичных людей, которые из любого положения найдут выход, и французы обратились к нам. Мы сторговались с персоналом бокса и получили разрешение варить фасоль. За это, разумеется, французам пришлось платить. Большая часть фасоли попала в желудки хозяев бокса, кое-что перепало французам, немного досталось и нам- за то, что мы выполняли роль переводчиков.

Когда фасоль была съедена, мы начали второе наступление. На этот раз – атаку на сигареты. Как только прибыли посылки французского Красного Креста, поползли слухи, что скоро прибудут дары и бельгийского Красного Креста. Посылки будут весом пять килограммов и значительно качественнее французских. Бельгийские сигареты куда лучше французских. А разве бельгийский сахар не славится? Кусочек бельгийского сахара заменит три куска французского. Мы расхваливали французам наш рафинад, говорили, что в бельгийских посылках будет и рыбий жир, и мед, и печенье. Все эти разговоры привели к тому, что мы и сами поверили в свою выдумку. А французы поверили нам. Вот тут-то и началась бурная торговля между французами и бельгийцами. «Дай мне пять сигарет, а на следующей неделе получишь десять бельгийских». «Дай кусочек сахара и тогда получишь от меня два». Иногда наши уловки удавались. Но обычно французы предпочитали синицу в руках журавлю в небе.

Шли дни. Собственно, мы никогда всерьез не верили в наши посылки, и слабая надежда на то, что мы получим их, таяла с каждым днем. Но посылки пришли. Серые картонные коробки с красивым бельгийским флажком. Совершенно плоские, почти невесомые коробки. Теперь мы оказались в центре внимания, все толпились вокруг нас. И как ни легки были эти посылки, мы уже мысленно наслаждались их содержимым. Но нас ждало разочарование: в коробках лежало двое кальсон и две рубашки. Французы, заключавшие сделки в расчете на эти посылки, были огорчены не меньше нас. Большинство бельгийцев сразу же натянули на себя белье. Я же решил, что его можно использовать гораздо лучше. Пока остальные не пришли к этому же решению (цена сразу упала бы), я продал свою нераскрытую коробку австрийцу – старосте бокса-за пачку югославских сигарет. Одна такая сигарета приравнивалась к порции хлеба.

Через час после получения посылок всех бельгийцев собрали вместе и повели на дезинфекцию. Нас быстро гнали по лагерной улице в баню, которая находилась по соседству с плацем. Там нашу одежду побросали в кучу. Новое белье сложили в мешки. Некоторые пытались протестовать и отказывались отдавать новое белье. Им отвечали бранью, тумаками, пинками. Мы быстро поняли, что протестовать в Дахау не имеет смысла. Нам объявили, что белье вонючих вшивых бельгийцев должно быть продезинфицировано, пока мы не заразили тифом весь лагерь. Некоторые еще не раскрыли свои коробки, но их все равно забрали для дезинфекции.

К счастью, у меня ничего не было. Для верности я отдал свои сигареты на хранение одному французу. Двое взбешенных капо гоняли меня по бане, пиная и колотя, а я орал во все горло, что у меня ничего нет, так как мою посылку украли. Я отделался синяком под глазом и разбитым носом. Но все неприятности были забыты, когда я вернулся в барак и ощутил себя счастливым обладателем двадцати сигарет – десять штук француз удержал за услугу.

В этот вечер мы с моим голландским другом врачом смогли покурить в умывальне около бокса.

– Как ты снова попал сюда из свободных блоков? – спросил я голландца.

– По своей собственной вине. Я попался на глаза эсэсовцам. Там был один профессор, он носил очки, и немцы постоянно издевались над ним. Эсэсовец спросил у него, кто он по специальности. «Профессор»,- ответил он. «Умеешь читать?» – «Так точно, господин эсэсовец». «Умеешь писать?» – «Так точно, господин эсэсовец». «Хорошо. Тогда иди чистить уборные». А уборные были переполнены – испортилась канализация. Такое здесь часто случается, почти в каждом бараке. Как и для других работ, для уборки нечистот не полагалось никакого инвентаря, профессор должен был руками выгребать нечистоты из уборной и перекладывать в бочку. Его беспрерывно рвало. Я решил помочь ему. Эсэсовец обозвал меня вонючим голландцем и сказал, что мое место среди других мерзавцев. Эсэсовцы вообще очень любят ругаться. У них грубая речь, и, если им приходит на ум соленое словцо, они ржут как лошади. «Другие мерзавцы» находились, по его мнению, в закрытых блоках. Так я снова попал сюда. И не жалею об этом. Здесь значительно хуже, чем на той стороне, я вижу, как тут слабеют от голода и умирают люди, но там я ежедневно сталкивался с преступлением.

После каждой затяжки Друг передавал сигарету мне. Потом затягивался я и возвращал сигарету. Мы старались не делать глубоких затяжек, чтобы продлить удовольствие.

– Я знал одного из тех, кто работал на «мор-экспрессе». Один из немногих, кому удалось выжить. В его карточке было записано, что он специалист по обезвреживанию неразорвавшихся бомб. Такие им были нужны в «команду ангелов». Сейчас объясню, что это за команда. Итак, они забрали его из команды «мор-экспресса». В ноябре сорок второго года ему пришлось выгружать трупы из поезда. Эшелоны подходят к самому Дахау, и пленные идут пешком в лагерь. В лагере тоже есть небольшая платформа, около ворот. Четырнадцатого ноября прибыли русские и поляки из концлагеря Штутгоф, который находится неподалеку от бывшего свободного города Данцига. Десять дней длился этот путь. Десять дней пленные сидели в теплушках для скота, без пищи, без воды. Они уже были сильно истощены, когда их отправляли из Штутгофа. Кошмар! В эшелон погрузили человек девятьсот, по дороге умерло около трехсот. Когда теплушки открыли, даже парни из «мор-экспресса» шарахнулись в сторону от зловония – запаха разлагавшихся трупов и нечистот. Перед тем как выйти из вагонов, оставшиеся в живых должны были вытащить трупы умерших. Живых трудно было отличить от мертвых. Многие потеряли сознание. Их тоже выбрасывали из вагонов и грузили на «мор-экспресс». По пути некоторые приходили в сознание и скатывались с повозки. Эсэсовец заставлял команду подбирать их и снова класть на повозку. Один четыре раза скатывался на землю, и четыре раза его снова клали на повозку. Его сожгли вместе с трупами. И с другими, еще живыми. Те, что остались живы, находились в ужасном состоянии. Еле передвигая ноги, они брели к бане. Движущиеся скелеты с ввалившимися глазами и потухшим взглядом. Умирали в бане. Умирали, когда получали одежду. Умирали по пути в блок. Через две недели ни одного из них не осталось в живых.