Софья Толстая - Мой муж Лев Толстой

Сегодня ездила утром купить провизии, потом по визитам, а вечером собрались мальчики, Мишины товарищи, а ко мне Наташа Ден, мисс Вельш, Гольденвейзер, Дунаев с женой, Маклаковы, дядя Костя и Сергей Иванович. Юша Померанцев мне говорил, что он играл сегодня часа три, чтоб мне вечером играть. Маруся его просила, он долго отказывался, но потом сыграл «David’s Bundler» Шумана. Но мальчики рядом играли в карты, их крик раздражал С.И., и он это выразил с досадой. «Я приду к вам как-нибудь и поиграю вам одной», – сказал он мне. – Мне это приятней.

Я поблагодарила его и теперь жду этого счастья.

Весь день покупки, исполнение поручений, вечером была Елена Павловна Раевская.

Сидела в трех банках, платила за Илью, выручала деньги, которые положила пять лет тому назад на имя Ванички. Милый, ему не нужны теперь ни деньги и ничего земного! Когда-то я перейду в это блаженное состояние!

Письмо от Машеньки: она пишет, что Левочка был грустен в день моих именин. Это потому, что он знал, что С.И. будет играть, и опять он ревновал меня. А что же может быть невиннее, чище этого эстетического наслаждения – слышать такую удивительную музыку.

Сама играла сегодня до трех часов ночи. Миша уехал в Ясную Поляну. Разговор три часа подряд с Сергеенко. Раскаиваюсь в лишних словах.

Анима и Анимус есть прообразы женщины у мужчины и мужчины у женщины соответственно. Не просто бездействующие картины, пылящиеся на задворках сознания, а модели поведения при общении с противоположным полом. И даже это не всё, а малое. Анима и Анимус являются частью человека, его сознания. Его отношение к противоположному полу создает его же. Его половое психологическое отличие.

Несоответствие Анимы мужчины его реальной партнерше и наоборот у женщины ведет к состоянию психического дискомфорта индивида, вызванному столкновением в его сознании конфликтующих представлений: идей, верований, ценностей или эмоциональных реакций.

В психологии данное понятие называется когнитивным диссонансом.

Была с утра в Петровско-Разумовском у Мани и восхищалась сыном Сережи – тоже Сережей. Что за симпатичный, милый ребенок; деликатный, здоровый, веселый, умный. Я для него чужая, а он обошелся со мной, точно давно знал и любил меня, а ему только год. Лаская мать, он сейчас же так же ручками ласкал меня, чтоб не обидеть. Давая яблоко няне в рот, он сейчас же пихал это яблоко и мне в рот. Совсем как Ваничка, который, разнося конфекты, никогда не обносил лакеев и вообще прислугу, а всех угощал подряд. И всех ровно ласкал и любил.

Вернувшись, узнала, что приходил С.И., и мне было жаль, что я его не видала. Вечером заходил Гольденвейзер. Играла три часа.

Приезжали Илья и Андрюша приготовить меня к приему Ольги Дитермхс, которой Андрюша сделал предложение.

Взяла сегодня гувернантку Саше, пожилую даму, мать трех дочерей. Возилась с практическими делами, часа три поиграла.

Сделала ошибку: сама завезла книги С.И. Очень раскаиваюсь, но эти дни я опять ошалела: не сплю до четырех часов ночи, запах трупа, тоска одиночества душевного, суета жизни, искание за что-нибудь уцепиться, как спасение от этой тоски. Писала письмо Тане и плакала. Разговаривала с Андрюшей – и плакала. Говорила с Мишей об упадке его духа, поощряла его – и опять мне было тяжело. И захотелось откуда-нибудь участия, совета, мнения. Я передала книги в руки С.И., сообщила ему о свадьбе Андрюши и по этому поводу услыхала от него столько спокойной мудрости, что сразу стало легче.

С Андрюшей проболтали до трех часов ночи.

Свадебный день, тридцать шесть лет я замужем за Львом Николаевичем, и мы сегодня врознь.

Грустно, что вообще мы не настолько вместе, как бы я того желала. И сколько с моей стороны было попыток этого душевного единения! Связь между нами прочная, но не на том основана, на чем бы я того хотела. Я не жалуюсь, хорошо и то, что он так заботлив обо мне, так ревниво меня охраняет, так боится потерять меня. И напрасно. Кого бы и как бы я ни любила, никого на свете я не могла бы даже сравнить с моим мужем. Слишком большое место он всю мою жизнь занимал в моем сердце.

Живу в Москве. Пришел дядя Костя, Маруся, Дьяков и Мещерский, Сергей Иванович. Мы с ним прошлись по саду, и я его спрашивала во многом совета. Дорогой друг он! Серьезно, обдуманно относился он к моим вопросам и сомнениям, говорил, что советует делать, утешал меня. После завтрака он играл сонату Бетховена, Andante из концерта Чайковского. Играл безумно хорошо, особенно последнее. И его посещение с советами, участием и музыкой дало мне надолго силу жить, бодрость духа и спокойствие души.

Вечером я была на свадьбе Веры Северцовой и испытала дурное чувство тщеславия. Все меня ставили и сажали на первое место, все хвалили мой наряд и мою моложавую наружность. Венчали Веру в церкви дома губернатора: были и великий князь Сергий, и великая княгиня Ел. Федоровна. Вера была проста, серьезна и трогательна. Ей хочется всем внушить, что она будет счастлива за Истоминым.

Вернулась я Ясную Поляну, домой. Как было мрачно ехать темнотой, по таявшему снегу, по тяжелой дороге, свернув с шоссе к церкви. Я ехала из Ясенок. На душе тяготила забота об оставленном в плохом настроении и упадке духа Мише. Но зато как весело было войти в освещенный веселый яснополянский дом, полный любимыми и любящими людьми. – Первое – пошла в кабинет Лёвочки, и мы бросились друг к другу, как во времена молодости, и несколько раз поцеловались, и глаза Л.Н. светились такой радостью и любовью, как давно не было. Потом Варю Нагорнову я рада была видеть, и Машенька еще не уезжала в монастырь, и Миша Стахович был опять.

Он привез из Орла обратно Льва Николаевича, который ездил туда посмотреть тюрьму для своей повести. Вечером сидели за работами, чтением и беседой. Было семейно, весело, дружно.

Снимала фотографию маленького внука Льва. От Миши письмо, хандрит, кутит, просится в Ясную опомниться – я позволяю приехать, но поможет ли это?

Таня с Верой Кузминской уехала в Москву дать ответ Сухотину. Думаю о ней непрерывно, страдаю и боюсь. Какой-то будет этот ответ? Л.Н. погружен в работу, все отделывает «Воскресение» и послал переводить за границу несколько глав. Сегодня он все беседовал с странником, высланным за стачки, сидевшим в остроге четыре месяца. Л.Н. так и впился в его рассказы.

Были известия о Тане. Она отказала будто бы Сухотину, но оба плакали; и няня пишет, и Миша говорит, что она и теперь все тоскует и плачет.