Софья Толстая - Мой муж Лев Толстой

Странно, что декларация государя о мире связана в понятиях иностранцев с именем Льва Николаевича, и приписывают влияние его мыслей на государя. А вместе с тем это несправедливо, вряд ли государь думал или читал что-либо Льва Николаевича о войне; а просто совпадение.

День 28-го кончили опять с пением хора и поодиночке. Устали все очень, и хлопот о ночлеге и еде было немало…

Все люди перепились и перессорились. Погода дождливая; здесь еще сыновья, внуки, Ухтомский и еще кое-кто. Миша поехал в Москву на переэкзаменовку.

Получила утром умное и милое письмо от С.И., показала его Льву Николаевичу, который нашел то же. С.И. писал, что можно не быть последователем Л.Н., но, прочтя его сочинения, приходишь в тревожное состояние, и мысли Л.Н. постепенно, незаметно входят в человека и уже остаются в нем. – Через час после письма приехал и сам С.И. Гости почти все уехали накануне, сыновья и Соня тоже. – Вечером, поспав немного, С.И. сыграл партию в шахматы с Л.H., a потом сел играть на фортепиано. И играл же он в этот вечер! Лучше, содержательнее, умнее, серьезнее, полнее – играть невозможно. И Л.Н., и Машенька (не говорю про себя) пришли тоже в восторг. Играл С.И. Шумана «David’s Bundler» (кажется), сонату Бетховена ор. 30, потом Шопена мазурку, потом баркаролу и «Pres d’un Ruiseau» Рубинштейна, арию Аренского… Я на другой день, 31-го, заболела и слегла в жару.

Мне лучше. Чудесный, теплый день; богатство садовых цветов, ярких, душистых… Опять я жизнерадостна сегодня, опять люблю природу, солнце. Умиляюсь душой перед той нежной любовью, которую мне выказали, радуюсь моему выздоровлению.

Взяла фотографический аппарат и бегала всюду, снимая и природу, и внуков, и Л.Н. с сестрой, и лес, и купальную дорогу – и всю милую яснополянскую природу…

Вечером живо уложилась, набрала поручений, взяла Сашины букеты и поехала в Москву. Л.Н. и Саша проводили меня в катках на Козловку. Я нервна до слез и устала. Простилась трогательно с Левочкой и уехала с няней. Ночью в наше купе случайно зашел Сережа. Он вернулся в Ясную переговорить с отцом и едет в Англию по делам духоборов, так как по переписке дело их переселения не двигается, и мы не знаем, насколько Чертков серьезно и умело ведет дело; да и денег мало. Кстати, о деньгах. Левочка тихонько от меня вел переговоры с Марксом (издателем «Нивы») о своей повести, Маркс предложил по нотариальному условию, чтоб исключительно иметь право на повесть, 1600 р. за лист. Когда я это услыхала, я сказала, что Льву Николаевичу нельзя это делать, раз он напечатал, что отказывается от всяких прав. Но это продается в пользу духоборов, и потому Л.Н. думает, что это хорошо, а я говорила, что дурно. И вот теперь, вдруг, в день моего отъезда, Л.Н. согласился, и Маркс давал без условий ограничения его прав 500 р. за лист, на что Л.Н., кажется, и согласится.

Приехала с няней утром в Москву. Дома темно, мрачно, дождь шел, уныние на душе… Разобралась, наняла извозчика, поехала по покупкам. Тряслась, тряслась… ох!

Но вечером осветили дом, везде цветы у меня, все чисто убрала, пианино взяла. Пришел Миша – переэкзаменовка кончилась успешно, он ходит в седьмой класс, но о чем-то умалчивает. Вечером стало веселей. Пришел Саша Берс, Данилевский, дядя Костя, Юша Померанцев, Сергей Иванович, – стало совсем весело.

Поразил меня С.И. одной вещью. Говорит мне, что когда я была летом у Масловых, я его глубоко обидела, посмеявшись, что у него обувь на велосипеде некрасивая, в белых чулках, и я сказала, что он шута из себя изображает.

Опять покупки, дела… Был Сережа, уехал в Англию… Все дождь перепадает. Никого не было. И Миша, и я – мы ездили в баню.

Весь день провела в халате, со счетами, с артельщиком, проверяя продажу книг и вписывая все по разным счетным книгам; даже не гуляла. Но пришел дядя Костя обедать и помешал кончить, что очень досадно, так как я от этого не уеду завтра, вероятно, в Ясную, еще выехать надо будет кое-куда.

Вечером пришли скучнейшие, чуждые совсем супруги Накашидзе, было досадно, потому что пришел С.И. и благодаря этим чужим да крикливому Дунаеву – нам с С.И. не пришлось даже поговорить, и мы перекинулись несколькими фразами, нам одним понятными, и кроме того он указал мне в арии Баха, которую я теперь разучиваю, затрудняющие меня трудности. Эту арию Баха очень любит Л.Н., и я хотела бы ее выучить, чтоб ему ее получше сыграть. Раскинула сегодня карты, гадая на себя. И мне вышла смерть трефового короля. Я ужаснулась, и мне вдруг так захотелось к Левочке, опять быть с ним, не терять ни минуты жизни с ним, дать ему побольше счастья, – а между тем, когда ушел С.И., мне стало грустно, что я долго его не увижу. И вот, измученная внутренним разладом, мне захотелось немедленно бежать куда-нибудь, чтоб лишить себя жизни. Я долго стояла в своей комнате с страшной борьбой… Если б кто мог в такие минуты заглянуть и понять, что делается в душе человека… Но постепенно страдание перешло в молитву, я долго молилась упорно, вызывая в себе лучшие мысли, – и стало легче. Из дому нет писем, и мне грустно.

Была у тетеньки; у Веры Мещериновой умирает пятилетний ребенок от дизентерии. Вера Северцова шьет приданое и выходит замуж за Истомина. Опять дела весь день и покупки. Миша уехал к Грузинским. Вечером пришла Маруся Маклакова, умная, живая. Мы вместе весело делали запись продажи книг, спешили безумно, потом я поехала на поезд и – опоздала. Ночью вернулась, холод, ветер, насилу дозвонилась и легла.

Утром кое-что исправила в вчерашних ошибках расчета с артельщиком и уехала скорым. Дома хорошо, ласково, спокойно душой, привычно, – и я счастлива быть дома. Заставляю себя постоянно молиться, надеюсь в слабостях моих на помощь Божью.

Приезжало много Оболенских: Лиза и ее трое детей.

Лев Николаевич здоров, бодр и, кажется, спокоен. Я очень его люблю, мне хорошо с ним, и я охотно не поехала бы совсем в Москву. Там тревожно, и нет сил на эту тревогу.

Вот уже сколько дней прошло, и очень было хорошо эти дни: семейно, весело, хотя бездельно. Стахович оживляет всех: все девочки от него в восторге.

Сестра Марья Николаевна очень приятна, дружественна, участлива и весела. Я очень ее люблю. Третьего дня вечером они вдвоем с Л.Н. вспоминали детство, и так весело. Машенька рассказывала, как раз они ехали все в Пирогово, а Левочка – тогда мальчик лет 15 – бежал, чтоб всех удивить, пять верст за каретой; лошади бежали рысью, и Левочка не отставал. Когда остановили карету, то он так дышал, что Машенька расплакалась.

В другой раз он хотел удивить барышень: в Казанской губернии в с. Панове, именье дяди Юшкова, бросился одетый в пруд, но, не доплыв до берега, попробовал дно, дна не оказалось, он стал тонуть, бабы убирали сено и граблями его спасли.