Светоч Русской Церкви. Жизнеописание святителя Филарета (Дроздова), митрополита Московского и Коломенского - Александр Иванович Яковлев
Погодин аккуратно заносил в дневник свои впечатления о Московском митрополите: «Смиренное лицо у Филарета. Служит очень просто», или: «Как просто, как величественно говорит он!». После Божественной литургии в университетской церкви 12 января 1850 года Погодин записал в дневник: «Он говорил не больше четверти часа, но мне показалось, что я прослушал целый семестр божественной науки в каком-то высшем университете на горе Хориве или Сионе… Мне иногда казалось, что я на его крыльях несусь в горних пространствах, и на меня нападал страх – упаду, упаду! Так высоко и отважно парит в некоторых объяснениях наш маститый архипастырь». В той проповеди митрополит, в частности, сказал: «Благочестие не есть отрицание наук и знаний… благочестие есть жизненное, руководительное и охранительное начало истинного знания».
Стоит заметить, что сам святитель относился к своим проповедям весьма сдержанно и трезво. «У меня выпросили мои проповеди напечатать в совокупности, – писал он своему другу архиепископу Ярославскому Григорию (Постникову) по поводу первого собрания своих трудов. – Хотелось браковать их сильнее, а не печатать, но здешние сотрудники мои были ко мне очень снисходительны. Некоторые уничтожил я против их снисходительного мнения, но всех просмотреть хорошо не удалось. Не знаю, что будет. Из первой книги напечатанной, когда я был еще на Вашей кафедре, откинул я около половины… Не раскаиваюсь, что согласился на издание, по крайней мере потому, что теперь сие сделано с некоторым разбором, вместо того что после меня могло случиться издание без разбора».
Но слушатели не разделяли скептицизма проповедника. Князь М.А. Оболенский писал 17 апреля 1845 года своему знакомому В. А. Поленову: «Вот приятная новость к празднику для всех москвичей: это новое издание назидательных слов и речей нашего архипастыря, преосвященнейшего митрополита Филарета, разбросанных по разным изданиям и большею частью выходивших отдельными книжками. Кто из нас не слыхал его проповеди и кто не увлекался его назидательными беседами! Нет сомнения, что и самая словесность сделала в них значительное приобретение».
Частым гостем на Подворье был Алексей Степанович Хомяков, поэт, историк и богослов, с равной страстностью относившийся ко всем видам своей деятельности. Сблизили его с митрополитом не только искренняя вера во Христа Спасителя, но и неудовлетворенность существовавшим уровнем отечественной богословской науки, желание поднять этот уровень. «Надобно спешить, – полагал Хомяков, – а не то отцы напутают. Макарий провонял схоластикой [имеются в виду лекции архимандрита Макария (Булгакова) “Введение в православное богословие”]. Она во всем выказывается, в беспрестанном цитировании Августина, истинного отца схоластики церковной, в страсти все дробить и все живое обращать к мертвому, наконец, в самом пристрастии к словам латинским… Стыдно будет, если иностранцы примут такую жалкую дребедень за выражение нашего православного богословия, хотя бы даже в современном его состоянии». Святитель одобрял теологические штудии Хомякова, хотя полагал напрасным хлопотать о публикации его работ в России: слишком смело, непривычно, соблазнительно – синодалы ни за что не позволят.
В 1840 году по просьбе Хомякова и графа А. П. Толстого он согласился встретиться с диаконом Англиканской Церкви Уильямом Палмером. Англичанина привело в Россию страстное желание способствовать воссоединению христианских Церквей, он полагал возможным поступиться некоторыми имевшимися между ними разногласиями (которые он называл «второстепенными мнениями») ради великой цели единения. На это последовал твердый ответ митрополита Филарета:
– Я отрицаю это разделение на существенные догматы и второстепенные мнения, я полагаю, что оно противно мнению всех отцов.
На возражение Палмера, что все-таки не все предметы веры одинаково важны, митрополит возразил, что «и то и другое столь тесно соединено и практически неразделимо друг от друга, что допустить разделение совершенно несогласно с единством веры и Церкви».
Как было не ощутить сильную и твердую мысль Филарета! Несомненно, беседы со святителем сказались на апологетическом сочинении Хомякова «Церковь одна», которое он писал в 1840-е годы потаенно от всех. «Единство Церкви следует необходимо из единства Божиего, ибо Церковь не есть множество лиц в их личной отдельности, но единство Божией
благодати, живущей во множестве разумных творений, покоряющихся благодати. Дается же благодать и непокорным, и не пользующимся ею (зарывающим талант), но они не в Церкви. Единство же Церкви не мнимое, не иносказательное, но истинное и существенное, как единство многочисленных членов в теле живом…» Сочинение это увидело свет уже по окончании николаевского царствования, в журнале «Православное обозрение» в 1864 году, автор до этого не дожил.
Привечал митрополит Филарет и совсем иного по характеру и образу мыслей москвича – Петра Яковлевича Чаадаева. Смело и резко мыслящий философ не имел возможности в условиях николаевского царствования открыто излагать свои взгляды, но в московских гостиных и залах Английского клуба голос его звучал значимо. «Те много ошибаются, кто пророчества Священного Писания почитают простыми предсказаниями, предвещанием будущего, и ничем больше, – рассуждал Чаадаев. – В них заключается учение; учение, относящееся ко всем временам; столько же важная часть вероисповедания, как и все прочие». Когда же осенью 1836 года в журнале «Телескоп» появилось одно из «Философических писем» Чаадаева, содержащее непривычно смелые и критические мнения по поводу развития страны, Император распорядился наказать редактора журнала и пропустившего статью цензора, а самого дерзкого вольнодумца, дабы не превращать его в мученика идеи, объявить сумасшедшим. И по повелению власти каждодневно в дом Чаадаева на Басманной улице являлись доктор и полицейский чиновник «для освидетельствования». Император надеялся опозорить «басманного затворника», но это не получилось. Показательно, что именно после этого состоялось знакомство и сближение Чаадаева и митрополита Филарета.
Можно предположить, что немало тем они сумели обсудить во время бесед на Подворье, ведь оба обладали обширными познаниями и независимым складом мышления, хотя и не могли сойтись по многим важнейшим вопросам. В то же время святитель вполне мог одобрить такие рассуждения философа: «Какое же неизмеримое пространство между этой холодной, вялой, неподвижной, сухой философией и тою, которая говорит нам: “Царствие Божие ищите, и все прочее вам дано будет!”. Что может быть простее урока, заключенного в этих словах нашего Спасителя? “Не ищите благ для самих себя, – говорят они нам, – ищите для других; тогда неминуемо будут они и вашим уделом; без домоганий ваших найдут они вас; счастие частное не заключено ли в счастии общем?”».
Чаадаев, подобно святителю, упорно искал истину, но – уже в отличие от святителя – как будто не верил, что истина находится в Церкви. Это не помешало ему пропагандировать творчество митрополита Филарета на Западе, например, в конце 1844 года во французском журнале «Semeur» была опубликована одна из проповедей святителя в переводе Чаадаева.
Именно благодаря издательским делам завязываются тесные связи у митрополита с Оптиной пустынью и иеромонахом Макарием (Ивановым). Отец
