Валентин Аккуратов - Око циклона

— Говорит Н-496. Вас поняли, — переходя на радиотелефонную связь, ответил Мальков, — спасибо за помощь и вахту. Людей на льду видим, но где самолет Каминского? Прием.

— Отвечает Н-433. С прибытием. Долго вас ждали. Самолет Каминского не ищите. Сгорел. Голубое пятно — место, где он взорвался при посадке. Причины неизвестны. Рация, продукты, теплая одежда — все погибло. Ребятам кое-что сбросил из своих запасов. Сесть не мог. Их льдина мала для нашего самолета. Оружия у них нет, а недалеко, однако, бродит пара матерых медведей. Отогнали их самолетом. Сию минуту должен уходить. Удачи вам в вашей вахте…

Появление нашего самолета внизу встретили без особого энтузиазма. Четыре человека устало ходили по краю голубого пятна, вяло помахивали нам руками. Положив машину в широкий круг, мы долго изучали распростертую под нами картину, молчаливо стыдясь своего бессилия. Размолотые, словно пропущенные через жернова какой-то дьявольской мельницы, льды дыбились под нами, сжав грядами торосов небольшую и хрупкую льдину с людьми. Еще никто из экипажа не сказал вслух «будем садиться», но по глазам пилотов я уже знал, что твердое и бесповоротное решение о посадке созрело.

— Гурий, сейчас точнее пройди вдоль льдины с постоянной приборной скоростью, уточним ее длину и определим элементы ветра.

— Понял! — понимающе кивнул Сорокин.

— По данным Черевичного, длина площадки около шестисот метров. Если бы мы были на колесах, а не на лыжах, не имеющих тормозной системы, этого вполне хватило. Но садиться все же надо.

Прильнув к бортовому оптическому визиру, я включил секундомер. Головы пилотов разом повернулись ко мне.

— Пятьсот восемьдесят метров! Заходите с противоположного направления, промерим еще.

Результат был тот же. В кабине наступила удручающая тишина. Молчание прервал Мальков.

— Пока будем барражировать, возможно, усилится ветер. Надо подловить этот момент.

— Сейчас девять метров в секунду вдоль полосы. Чтобы сесть на эту коротышку, нам надо не менее 15. Поищем, нет ли вблизи другой, более подходящей льдины. Знаю, Черевичный с Падалко испробовали и этот вариант, но все же продублируем их. А попутно разгоним медведей.

Два часа мы носились над вздыбленным океаном, но, увы, не обнаружили ни одного поля, пригодного для посадки. Сплошные разводья окружали льдину Каминского. Когда мы вернулись, вокруг голубого озерка одиноко ходил человек. В его руках была пешня — как потом мы узнали, единственное «оружие», выброшенное взрывом из самолета.

— Намерзлись, бедолаги. Видно, ушли греться в снежную хижину, в ней хоть потише. А бродит штурман Тулин, дежурит.

— Валентин Иванович, — выводя меня из раздумий, окликнул Мальков, — мы тут с Гурием Владимировичем посоветовались, посчитали… можно попробовать садиться и при таком ветре.

— Полностью выпустить закрылки и перед касанием льда «подвесить» машину? Так я вас понял?

— Точно. Доведем посадочную скорость до минимума и, главное, плюхнуться строго у самой черты старта. Это мы гарантируем. Припечатаем машину сразу за грядой торосов, она не выше трех метров… Ваше мнение?

Я пристально посмотрел на пилотов. Риск был. Но разве мы могли оставить людей во власти стихии! Быстрая подвижка льда, углубление циклона и вероятность подхода нового — все говорило за немедленное принятие мер.

— Решение одобряю. Льдина мокрая, кругом много открытой воды, значит, снег соленый, а это намного уменьшит коэффициент скольжения лыж. Да и ветер окреп. Камбулов, дайте РД на базу о принятом решении садиться. А ребят предупредите ракетой.

— Пошли, — четко ответил Сорокин, плотнее усаживаясь на своем кресле и застегивая привязные ремни.

— Первый заход сделаем пристрелочным, — ответил Мальков, надвигая меховую шапку на лоб.

Ярко-зеленый шар ракеты заставил Тулина бегом направиться к снежной хижине за экипажем. Он, конечно, понимал, как нам важно знать высоту при посадке на белое поле, когда в полярном оптическом феномене «белой тьмы» из-за отсутствия каких-либо теней не ощутить высоты последнего метра. А поскольку у них не было темных предметов, чтобы означить полосу, он побежал звать товарищей. Скоро они улеглись по границе полосы.

Чтобы не потерять при заходе поле, сбрасываем две дымовые шашки, создавшие далеко видимый створ. Густой оранжевый дым, низко стелясь над льдами, отлично обозначил начало и конец заснеженной полосы. При подходе было видно, как по ее левой стороне лежали в виде буквы Т четыре человека.

— Видишь? — подался вперед Мальков. Сорокин кивнул головой.

— Не зацепи!

— Закрылки выпустить полностью!

— Есть закрылки полностью! — отвечает бортмеханик Коледенков.

— Отлично! — говорит Мальков, поддерживая штурвал.

Самолет плавно взмыл вверх и, теряя скорость, концами лыж слегка чиркнул снежную поверхность против первого живого Т.

— Газ! Убрать закрылки! — спокойно дает новую команду Сорокин.

Взрывая секундную тишину ревом моторов, машина нехотя, покачиваясь с крыла на крыло, медленно набирала высоту, постепенно переходя в режим нормального полета.

— Ну как вам нравится генеральная репетиция? — повернулся ко мне Мальков.

— Как хорошо отработанный цирковой номер, без кавычек.

— Вот именно, цирковой! Что вы издеваетесь над машиной! Не вертолет же! Хотите второе озеро создать? Давайте сбросим все необходимое и будем ждать прилета Черевичного, а там подойдут и «маленькие», — не выдержал бортмеханик.

— Ждать?! Ты видишь, какой ледолом! Вот-вот поле перемелет так, что и вертолет не сядет, — плавно разворачивая самолет на повторный заход, ответил Мальков. За четыре километра от торца полосы Сорокин точно вошел в створ дымящих ракет и, прижимая машину к вершинам торосов, мелькавших почти под самым брюхом, четко притер самолет у начала дорожки. Шелест лыж, коснувшихся снежной поверхности льдины, по мере падения скорости перешел в свистящий скрежет. Справа и слева стремительно проносились высокие заснеженные бугры. Тяжело подпрыгивая с наддува на наддув, поднимая тучи снега, тяжелая машина неотвратимо неслась на ледяную стену в конце «аэродрома».

«Все сделано точно, но верны ли наши расчеты пробега самолета? Подсолен ли снежный покров?..» Противное чувство подлым холодком охватило сердце. Страх рождался не от стремительно надвигавшейся стены, а от мысли, что совершена ошибка в расчетах. И где она, эта ошибка?

С трудом отрываю глаза от несущейся на нас зубчатой стены и перевожу взгляд на приборную доску. Стрелка скорости, медленно подрагивая, падала к семидесяти…