Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 9

— Кто он? Мне это интересно.

— Он такой-то. Он единственный сын богатого негоцианта.

— Приводи его. Прощайте, мои старые любови.

Выходя, я попросил Паретти дать мне хорошего местного слугу, и он направил мне превосходного в тот же день. Я застал племянницу еще в постели. Я сказал ей, что Розали придет к нам обедать завтра, и что она может быть уверена, что муж Розали не напишет ее отцу о том, что она находится в Генуе. Она поблагодарила меня, потому что она об этом беспокоилась. Поскольку мне нужно было ужинать в этот день в городе, я сказал ей, что она может пойти ужинать к Розали, по крайней мере, если не предпочитает ужинать одна.

— Дорогой дядюшка, вы проявляете обо мне столько заботы, что это меня тяготит. Я пойду к Розалии.

— Довольны ли вы Аннет?

— Кстати. Она сказала мне, что спала этой ночью с вами, и что вы были у нее первый любовник, в то же время, как и у ее сестры Вероники.

— Это правда, но это нескромная болтовня.

— Надо ее извинить. Она сказала мне, что она согласилась на это только после того, как вы поклялись ей, что я ваша племянница; и еще, вы понимаете, что она доверилась мне лишь для того, чтобы похвастаться. Она полагает, что этим заслужит от меня некоторого рода уважение, и она права. Я должна уважать девушку, которую вы любите.

— Мне бы больше понравилось, если бы вы ощутили право поэтому ревновать. Даю вам слово, что если она не проявит к вам должного уважения, я выставлю ее за дверь. Вы можете не любить меня, и мне это не может нравиться; но вы не обязаны мне в этом потворствовать.

Я не был раздосадован тем, что моя племянница узнала, что я имел Аннету; но я был слегка задет тем, как она это восприняла. Я понял, что она не имеет никакой склонности ко мне, и мне казалось, более того, что она рада видеть себя освобожденной этим от риска, как ей казалось, проводить все дни тет-а-тет со мной, любующимся ее прелестями.

Мы обедали одни, и вкусные блюда моего повара внушили нам большие надежды относительно него. Слуга, которого мне пообещал Паретти, прибыл; я сказал племяннице, что он принадлежит ей. Погуляв с ней в коляске пару часов, я отвез ее к Паретти и там оставил. Я отправился к м-м Изолабелла, где нашел весьма многочисленную компанию — мужчин и дам самой знатной категории.

Развлечение, которому предавались там вплоть до времени ужина, была игра бириби , от которой женщины в особенности были без ума. В Генуе эта игра была запрещена, но в частных домах ею развлекались свободно, и правительство по этому поводу ничего не говорило. Игроки, приверженные ей, ходили по домам, где их принимали, и где они встречались. В этот вечер их судьбе было угодно, чтобы они оказались у м-м Изолабелла, и поэтому у нее собралось столь большое общество. Чтобы делать то же, что и все, я стал играть. В зале, где играли, был портрет мадам, одетой в костюм Арлекина, и на доске для игры в бириби был также портрет Арлекина; чтобы любезничать с хозяйкой, рядом с которой я уселся, я поставил цехин на Арлекина. На доске было тридцать шесть фигурок, выигравший получал тридцать две своих ставки. Каждый игрок в свою очередь доставал шарик из мешка три раза подряд. Держателей бириби было трое. Один — держал мешок, другой — деньги, третий — доску, он же собирал деньги, которые выпадали на шансы, когда вынимали шарик. Банк содержал две тысячи цехинов, или около того. Стол, красивый ковер и четыре серебряных подсвечника принадлежали держателям. Можно было поставить на номер, сколько хочешь. Я ставил каждый раз цехин.

М-м Изолабелла, первой доставала шарик, и мешок перемещался от нее вправо, мой черед наступал последним. Поскольку игроков было пятнадцать — шестнадцать, когда наступил мой черед, я потерял к этому времени уже почти пятьдесят цехинов, поскольку Арлекин ни разу не появлялся. Мне было жалко.

Но к концу, когда настал мой черед, я достал шарик и попался Арлекин. Мне выплатили тридцать два цехина. Я поставил их все на того же Арлекина, он выпал, и мне должны были выплатить тысячу. Я оставил пятьдесят и вытянул третий раз, опять Арлекина. Мне выдали все деньги, что там были, и, поскольку этого не хватило, мне досталось все — стол, ковер, доска бириби и четыре серебряных шандала. Все смеялись, аплодировали мне, освистали разоренных и осмеянных мошенников и выставили их за дверь. Но после раскатов смеха я увидел, что дамы огорчены. Игра окончилась, они не знали, что еще делать. Я посочувствовал им, сказав, что сам буду держать бириби, и объявил, что не желаю никакого преимущества; я хочу платить тридцать шесть. Меня нашли замечательным. Я развлекал всех вплоть до времени ужина, не проиграв и не выиграв. Я упросил мадам, так что она разрешила продолжить всю эту лавочку. Это приключение забавляло нас в течение всего ужина. Оставшись последним, я пригласил на обед мадам и ее маркиза, и они согласились. Я велел отнести в мою коляску тяжелый мешок, где лежали три сотни цехинов серебром, и направился к Розали, чтобы отвезти домой мою племянницу, которая сказала мне, что провела восхитительный вечер.

— Очень любезный молодой человек, — сказала мне она, — которого Розали приведет к нам завтра обедать, наговорил мне сотню любезностей, и среди прочих — что он хочет приехать в Марсель, чтобы познакомиться с моим отцом, чтобы иметь возможность ухаживать за мной. Он будет разочарован.

— Почему?

— Потому что он меня не увидит. Моим миром станет монастырь. Мой отец, человек гуманный и добрый, мне простит, я сама себя накажу.

— Это меланхолическая идея, от которой вы должны отказаться. Вы созданы, чтобы составить счастье супруга, достойного вас и независимого, насколько это возможно, от фортуны. Чем больше я вас изучаю, тем более убеждаюсь в том, что я вам говорю.

Я отметил с удовольствием хорошее обращение моей племянницы с Аннетой, когда она ее раздевала, и некоторую небрежность этой последней, которая мне не понравилась. Когда она пришла ложиться, я сделал ей по этому поводу мягкие упреки, на которые она должна была отвечать мне только ласками, но отнюдь нет — она вознамерилась заплакать. Слезы красивой девушки в объятиях своего любовника, который готов над ними посмеяться, вызвали раздражение.

— Будь веселее, — сказал я ей, — или иди в свою постель.

При этих словах она вырвалась из моих рук и покинула меня; я заснул в дурном настроении.

Наутро, тоном хозяина, я сказал ей, что она нанесла мне жестокое оскорбление, и что я ее отошлю, если она повторит это еще раз; вместо того, чтобы успокоить меня, она снова заплакала, и, в раздражении, я пошел посчитать мои деньги. Полчаса спустя пришла моя племянница и спросила меня нежным и чувствительным тоном, почему я обидел бедную Аннет.