Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10

Старшая пришла в мою комнату час спустя, когда я ложился спать, сказав, что хочет говорить со мной тет-а-тет. Я велел Жарбе выйти.

— Что вы сделаете для нас, если я проведу ночь с вами?

— Я дам вам двадцать гиней и поселю и буду кормить вас всех, пока вы будете добры.

Она начала раздеваться, не давая мне никакого ответа, и пришла в мои объятия, тщетно попросив погасить свечи. Я ощущал только покорность; она позволила мне все, и ничего сверх того; она не одарила меня ни единым поцелуем. Праздник длился лишь четверть часа. Единственным моим утешением было воображать, что в моих объятиях Сара. Иллюзия в любовном единении — это работа. Ее подлая тупость настолько меня рассердила, что я поднялся, дал ей ассигнацию в двадцать фунтов и сказал ей одеться и подняться в свою комнату.

— Завтра утром, — сказал я ей, — вы придете сюда все, потому что я вами недоволен. Вместо того, чтобы предаться любви, вы проституируете. Постыдитесь!

Она оделась и вышла, ничего не ответив, и я заснул, очень недовольный.

Назавтра в семь часов я увидел перед собой вторую из девушек, которую звали Виктория. Она меня разбудила. Я спросил, весьма холодно, чего она хочет. Она отвечала, что хотела бы подвигнуть меня к жалости оставить их у меня еще на несколько дней, и рассчитывать на ее благодарность.

— Вы должны извинить мою сестру, которая мне все рассказала. Она не могла дать вам любви, потому что она влюблена в итальянца, который находится в тюрьме за долги.

— Подозреваю, что вы также в кого-нибудь влюблены.

— Нет, я никого не люблю.

— Вы могли бы, значит, любить меня?

Говоря это, я ее обнимаю и нахожу ее ласковой и нежной. Я говорю, что она победила, и она отвечает, что ее зовут Виктория (Победа). Виктория заставила меня провести сладкие два часа, которые полностью компенсировали мне дурную четверть часа, что я провел с ее сестрой. В конце действа я сказал ей, что я весь ее, и что ей следует лишь доставить ко мне свою мать, как только ее выпустят на свободу, и увидел ее удивление, когда я дал ей двадцать гиней; она настолько этого не ожидала, что постаралась осыпать меня любовными благодарностями. Я был самым довольным из людей; я заказал обеды и ужины каждый день на восьмерых и велел закрыть двери для всех, за исключением Гудара. Войдя в чрезмерные расходы, я решил все тратить, и ехать поправить свои дела в Лиссабоне.

К полудню прибыла мать в портшезе и сразу направилась лечь в постель. Я пришел ее повидать и выслушал без удивления все похвалы, которые она воздала моим добродетелям. Она хотела заставить меня думать, что она уверена, что сорок гиней, которые я дал ее дочерям, не были вознаграждением за их милости. Я оставил ее оставаться в своем самообмане.

Я отвел их на спектакль в Ковент-Гарден, где кастрат Тендуччи поразил меня, представив мне свою жену; я решил, что он шутит, но это было правдой. Он на ней женился и, имея уже двоих детей, издевался над теми, кто говорил, что в качестве кастрата он не может их иметь. Он говорил, что третьей железы тестикул, которую ему оставили, достаточно, чтобы констатировать его мужественность, и что его дети могут быть только законными, потому что он их таковыми признает.

По возвращении домой я прелестно поужинал со всеми пятью девушками, и Виктория пошла спать со мной, обрадованная своей победой надо мной. Она мне сказала, что любовник ее сестры, который был неаполитанец и которого звали маркиз де ла Петина, женится на ней, как только выйдет из тюрьмы, что он ждет денег, и что мать очарована видеть свою дочь маркизой.

— Сколько он должен?

— Двадцать гиней.

— И посол Неаполя оставляет его в тюрьме из-за такой мелочи?

— Он не хочет его выручать, так как он покинул Неаполь без разрешения своего короля.

— Скажи своей сестре, что если посол Неаполя скажет мне, что он не воспрепятствует этому от своего имени, я выведу его из тюрьмы завтра.

Я пошел пригласить мою дочь обедать в компании с другой пансионеркой, которая мне очень нравилась, дав ей шесть гиней, чтобы она купила себе накидку. Она сказала мне, что передала их матери, и просила пригласить ее тоже. Я ответил, чтобы она взяла это на себя. По возвращении в Лондон, я был у маркиза Караччиоли. Это был очень любезный человек, с которым я познакомился в Турине. Я встретил у него знаменитого шевалье д'Эон и мне не составило труда поговорить с ним с глазу на глаз, чтобы спросить о молодом человеке в тюрьме.

— Он именно тот, — ответил он мне, — за кого себя выдает, но я его приму и дам ему денег только если мне напишут от маркиза Тануччи, что у него есть разрешение путешествовать. Тогда я помогу ему выйти из тюрьмы.

Я больше ничего у него не спрашивал и развлекался час, слушая г-на д'Эон, рассказывавшего о своем деле. Он покинул пост посла из-за двух тысяч ливров, которые департамент иностранных дел Версаля никак не хотел ему платить, хотя был ему законным образом должен. Он отдался под покровительство законов Англии и, собрав две тысячи подписантов по гинее каждый, напечатал большой том ин-кварто, где выдал публике все письма, что он получал от этого департамента в течение пяти или шести лет. В это самое время английский банкир депонировал в банке Лондона двадцать тысяч фунтов стерлингов, предложив их публике в качестве заклада, что шевалье д'Эон был женщина. Компания приняла пари; но нельзя было присудить победу ни одной из сторон, по крайней мере пока г-н д'Эон не согласился на обследование в присутствии свидетелей. Ему предложили две тысячи гиней, но он посмеялся над спорщиками. Он все время говорил, что такое обследование опозорит его, будь он мужчиной или женщиной. Караччиоли сказал ему, что оно может его опозорить, только если он женщина, но я придерживался противного мнения. По прошествии года пари было объявлено нулевым; но три года спустя он получил от короля помилование и появился в Париже, одетый женщиной, с крестом Св. Луи. Луи XV никогда не скрывал этого секрета, но кардинал де Флери внушил ему, что монархи должны быть непроницаемы, и этот король и был таким всю свою жизнь.

Вернувшись к себе, я дал двадцать гиней влюбленной ганноверке, сказав, чтобы пригласила ко мне обедать своего маркиза, с которым я хотел познакомиться. Я думал, что она умрет от радости.

В этот момент Августа, которая была третьей из сестер, договорившись с Викторией и, очевидно, также и с матерью, решилась получить двадцать гиней. Это ей было нетрудно. Это была та, которую хотел получить лорд Пембрук. Дело было сделано, и Виктория, к моему великому удовлетворению, уступила ей место.

Эти пять девушек были как пять превосходных рагу, каждое своего отменного вкуса. Мой хороший аппетит поддерживало то, что каждая следующая казалась мне лучше. Так Августа стала моей любовницей.