Г Кипнис - Николай Амосов без скальпеля

Вскоре — это случилось примерно за год до начала Великой Отечественной войны — в межрайонной больнице небольшого в то время Череповца молодой ординатор-хирург Николай Амосов сделал первую операцию.

Итак, победила медицина. Что же, вполне естественно для сына сельской акушерки. Наследственность, окружающая среда тоже ведь могут влиять на окончательный выбор профессии. А остановился я на той давней истории потому, что в ней уже угадывается будущий Амосов — с его вечными поисками, оригинальными идеями, жаждой познания и открытия, целеустремленностью и удивительной работоспособностью. Что ж тут удивляться, что и в литературе он поставил перед собой дерзкую задачу?

Прочитав «Мысли и сердце» на одном дыхании, я был потрясен. Нельзя сказать, что я ее «читал» — не то слово, оно никоим образом не передает душевного состояния, с каким я буквально проглатывал страницу за страницей. Человек, которого я уже вроде бы неплохо и много лет знал, которого безмерно уважал за большой талант хирурга и ученого, вдруг неожиданно предстал передо мной с другой стороны. Двух мнений быть не могло — явился новый и чрезвычайно интересный прозаик. Да еще со своей темой.

Я считал, что «Мысли и сердце» — по манере письма и, главное, по смелости, — ближе всего такому журналу, как «Новый мир». Но как и с чего начинать: неизвестному автору первой книги попасть в журнал Твардовского не так-то просто. И я решил уговорить Виктора Платоновича Некрасова прочитать амосовскую рукопись: дескать, в «Новом мире» его, Некрасова, любят и уважают, пусть поговорит, попросит ознакомиться.

Должен откровенно сказать, что Виктор Платонович не любил читать чужие рукописи, которые ему слишком часто и бесцеремонно навязывали, пользуясь его добротой, демократичностью и общедоступностью. Сколько раз, бывало, при мне отмахивался: «Не приставайте!»… Но данный случай был из ряда вон выходящий и я, что называется, насел на него:

— Прочти. Уверен, что тебе будет интересно.

И он дрогнул. Я не сомневался, что ему придутся по душе не только стиль и манера изложения (лаконичная, под любимого им Хемингуэя), но и прямота автора, его честность, смелость, наконец, необычность самого житейского материала. Я не ошибся. «Годится», — заключил он одним словом, возвращая мне рукопись.

Я познакомил их. Амосов пригласил нас к себе на Красноармейскую, где тогда жил. Посидели, поговорили, покурили, а кончилось тем, что Некрасов сам попросил у Амосова рукопись. Он как раз собирался в Ялтинский дом творчества, где должен был работать со своим постоянным новомировским редактором Анной Самойловной Берзер, готовя к печати «Месяц во Франции».

— Вот она и решит, насколько мы с тобой правы, — сказал он мне. Недавно я нашел среди своих бумаг некрасовскую открытку из Ялты, датированную 24 января 1964 года. В конце он пишет: «…Три дня тому назад уехала Ася, увозя с собой Амосова. Обещала передать начальству…». В «Новом мире» рукопись прочитали сравнительно быстро. Всем вроде понравилась. Ждали решения главного редактора. Наконец, нам сообщили, что Александр Трифонович, которому повесть в принципе пришлась по душе, готов ее печатать, но, увы, только… «при изъятии всей этой кибернетики». На что, сами понимаете, наш упрямый и, как говорят поляки, гоноровый автор пойти не захотел.

Так повесть попала в киевскую «Радугу», и три «амосовских номера» сразу же стали библиографической редкостью. Такая же судьба постигла и первое книжное издание, вышедшее через год в Киеве. Затем пошли издания московские. Вскоре общий тираж достиг семи миллионов. Согласитесь, что совсем неплохо для дебютанта. Затем книгой заинтересовались за рубежом. Первыми ее издали англичане, потом немцы, затем она вышла чуть ли не во всех европейских странах, а также в Японии и несколько раз в Соединенных Штатах Америки.

Критика высоко оценила книгу, ее художественные достоинства — лаконичный стиль, предельную достоверность, интеллектуальный уровень произведения, ярко выраженную гражданскую позицию автора. Вызвала книга и много споров, преимущественно в медицинской среде. Тут, пожалуй, сказались чисто профессиональные интересы.

Мне, например, приходилось слышать от медработников, что автор книги слишком откровенно обнажает тайны врачебной практики, скажем, всяческие трудности, ошибки, сомнения и колебания врача, и что все это, дескать, может подорвать у публики веру в доктора, доверие к самой врачебной профессии. Зная многих деятелей современной медицины, я не раз убеждался в том, что напротив — чем глубже их познания и чем выше профессиональный уровень, тем они менее категоричны в своих суждениях, тем чаще испытывают сомнения, и все это, конечно же, ничуть не снижает их авторитета, а скорее наоборот, вызывает к ним еще большее уважение.

Пример тому — сам автор беспощадных «саморазоблачений», который после своей книги поднялся еще выше в глазах большинства читателей именно как Врач с большой буквы. Не забудьте при этом, что книга увидела свет в тот период, когда в нашей стране царила полная безгласность, когда многое держалось в секрете от людей, начиная конкретными заболеваниями, и кончая элементарной медицинской статистикой.

Между тем врачебные проблемы, мысли об операциях и хирургии вообще — в конечном итоге лишь фон этой замечательной книги, отнюдь не медицинской в общепринятом смысле этого слова, а скорее, я бы сказал, лирико-философской. Ибо автор предстает в ней не только крупным хирургом, но и художником-мыслителем, думающим о серьезных гражданских и нравственных проблемах.

И еще одно уточнение. Иногда говорят и даже пишут, что герой книги Амосова — сам Н. М. Амосов. Это не совсем так: о герое книги хирурге Михаиле Ивановиче можно сказать, что он профессионал амосовского типа, не более того. И тем не менее, со страниц повести, написанной от первого лица, с читателями говорит, конечно же, Николай Михайлович Амосов, говорит заинтересованно и страстно, со своей обычной интонацией, в которой разве что не слышно его обычного, до сих пор не утерянного вологодского оканья.

Ну, хорошо: триумф книги бесспорен, это факт. Однако кое у кого могло еще возникнуть вполне объяснимое сомнение, будет ли ошеломляющий литературный дебют Амосова иметь успешное продолжение. Мало ли дебютантов так и остались авторами одной единственной книги! И года не прошло, как Николай Михайлович дал мне читать новую рукопись. Теперь уже не повесть, а роман. И не просто роман, а научно-фантастический. И вторая книга была написана на добротном профессиональном уровне, и ее хорошо приняли как читатели, так и литературная критика.