Александр Поповский - Пути, которые мы избираем

Случилось в ту пору студенту Быкову купить за бесценок небольшую книжонку. В ней автор рассказывал о пищеварительных железах, о химических процессах, скрытых в глубине организма. Перед молодым человеком возник удивительный мир, созданный чудесным методом исследования Ивана Петровича Павлова. Молодой человек дает себе слово следовать примеру великого ученого, когда-нибудь разработать такую же наглядную методику для своих будущих работ.

Благополучно окончен университет, сданы выпускные экзамены, но как далек теперь Быков от мысли стать медиком! Не такой он представлял себе медицину. Вместо строгой науки и нерушимых канонов — неустойчивые и шаткие принципы. Где порядок идей, понятия недуга, система лечения? Где чудесные средства, целительные микстуры, свет истинного знания? Множество страданий, не всегда верно понятых, и столько же бальзамов, целительных средств, ничем не обоснованных. За правилами следуют исключения» над истинами нависают противоречия. Все спорно до самых основ. О болезнетворном микробе говорят, что он источник всех зол, несет страдания и смерть человеку. Этой губительной силе противостоят иммунные тела и фагоциты — слуги и друзья организма. Исход борьбы зависит от силы и сопротивления сторон. Жизнь — борьба, выживают наиболее сильные. Таков язык обобщений и теорий. А за стеной этих строгих канонов высятся горы исключений. Микробы действительно сильны, в их власти убить любого из нас, однако бывает, что ослабленный больной легко переносит жестокую болезнь, а сильный человек погибает. Одного убивает незначительная простуда, а другой без вреда для себя купается в проруби морозной порой… Палочка Коха рассеяна всюду, ее можно найти у всякого, а болеют туберкулезом немногие. Одни — смертельно, другие — подолгу и тяжело, а третьи носят всю жизнь врага в себе и доживают до глубокой старости.

Как будто микробы отбирают свои жертвы по какому-то принципу, но кто объяснит, каков он?

Вмешательство хирурга приносит одним исцеление, а другим, наоборот, ряд новых страданий. Ни один врач у операционного стола не поручится за исход операции, сколь бы легка она ни была.

Напрасно Быков искал ответа в анналах минувшего. Поколения врачей записали свои наблюдения, бесспорные, верные; их надо было, однако, толковать. Взаимно противоречивые, друг друга исключающие и дополняющие, — можно ли им доверять? Горы наблюдений, лишенных системы, множество сил, неверно приложенных, разбросанных без единства. Нет объемлющей теории, разброд господствует там, где должен быть величайший порядок.

Тысячи лет велись наблюдения над проявлениями жизни. О том, что происходит в живом организме, созданы горы измышлений. Где нет знания законов, творится произвол. Ни в одной из наук не было столько беспочвенных «открытий», которые держались бы тысячелетиями, как в медицине и биологии. «Всякий раз, — учит Платон устами Тимея, — когда тело испытывает гнев при известии об угрожающей его членам опасности, эти последние слышат сквозь узкие трубки сердца то ободрение, то угрозы, исходящие от разума, и повинуются. А чтобы сердце не страдало от гнева и страстей, обуревающих порой тело, боги обложили сердце легкими, как подушками, чтобы они, воспринимая в свои полые трубки воздух и питье, охлаждали сердце, освежали и облегчали его жар». Знаменитый мудрец, а вместе с ним и древние смешивали аорты с нервами, бронхи — с пищеводом. Понадобились века, прежде чем утвердилось убеждение, что мозг не «холодильник» сердца, а «седалище интеллекта», не из сердца берут начало нервы органов чувств, а из мозга. Тысячи лет держался миф о развитии человеческого зародыша. Еще в XVII веке ученые утверждали, что в шестой день творения, шесть тысяч лет назад, бог создал разом зародыши двухсот миллионов человек.

Фантазии чередовались с подлинным пророчеством, но идеи, не подкрепленные авторитетом науки, не приносили плодов. Время от времени их извлекали на свет в целях защиты или нападения и редко — для пользы знания. Недостаточно обоснованные утверждения, скомпрометированные приемами ловких софистов, они вставали из гроба, чтобы лечь на пути подлинного искателя истины. Перед Дарвином стояла тень поэта Лукреция и философа Эмпедокла — авторов идеи естественного отбора. За восемнадцать веков до рождения Дарвина поэт в стихах написал:

Испокон века от гибели племя свое сохраняютХитростью, или отвагой, или же ловким проворством,Но были звери еще, коим не дано было уменияЖизнь защищать своей собственной силой.Звери такие добычей и жертвой других становилисьИ попадали в оковы злосчастного рока, покудаВсе поколение их наконец не исчезло в природе…

Эмпедокл учил, что целесообразные формы живой природы возникли путем борьбы и выживания наиболее приспособленных видов.

Левенгуку, открывшему микроорганизмы, и Пастеру, изучившему их болезнетворность, противопоставляли Марка Теренция Варрона, который за сто лет до нашей эры утверждал, что воздух болотистых мест насыщен невидимыми животными, вызывающими тяжелые заболевания. Когда открыли микроб чумы и указали на крыс как на виновников болезни, ученые начетчики объявили открытие не новым. Они ссылались на древних, которые знали, что крысы связаны с чумой, и во время эпидемии выпускали для борьбы с ними змей…

Ни в прошлом, ни в настоящем не нашел Быков ответа на свои сомнения. Вместо строгой науки всюду царили шаткие принципы, нетвердые представления и домыслы. Догадкам и гипотезам не может быть места там, где решается судьба человека. Жать руку обреченному, убеждать его, что все обстоит хорошо, обманывать его и себя? Ни за что, никогда! Врачебное искусство должно быть точным, как математика. Формулами и законами следует ограждать жизнь людей. Он посвятит себя поискам этих законов.

Быков уходит в физиологическую лабораторию, искать в живом организме ясных и точных ответов. В свободные часы он вникает в тайны «химизма», столь крепко связанные с тайной живого вещества. Старое влечение им снова овладевает. Он читает лекции по химии в фельдшерской школе, ночи просиживает в лаборатории. Друзья застают его занятым по горло делами. Здесь он днюет и ночует, в колбе греет себе чай, в чашке варит обед и тут же в реторте проводит химические эксперименты…

К его увлечению здесь относятся более чем равнодушно. Вопросам химии не придают большого' значения. Регулирующей основой жизненных явлений тут признают деятельность нервов. Никаких уклонений, принципы школы суровы и строги.

Неблагодарная обстановка для того, кто склонен химии уделять слишком много внимания. Ему тесно в Казани, нет приволья для мысли, нет учителя с твердой рукой и проникновенным взором в приводу.