Л. Мелынин - Николай Некрасов. Его жизнь и литературная деятельность

В другом стихотворении великолепный некогда, а теперь разрушенный Колизей находит утешение в мысли, что хотя он и погиб, но уже много столетий стоит, не обрызганный живой человеческой кровью. Или – стихотворение “Мысль”:

Спит дряхлый мир, спит старец обветшалый…

Скрой безобразье наготы Опять под мрачной ризой ночи! Поддельным блеском красоты Ты не мои обманешь очи.

Все это выражено, правда, по-детски, в неярких и подчас аляповатых стихах; однако сквозит во всем этом серьезное, вдумчивое отношение к жизни; уже и здесь перед нами не просто лишь созерцательная поэтическая натура, непосредственно и безразлично отдающаяся “всем впечатленьям бытия”, а мыслящая душа, предъявляющая к жизни свои требования и запросы.

Вот какие негодующие строки находим, например, в стихотворении “Жизнь”:

Из тихой вечери молитв и вдохновенийРазгульной оргией мы сделали тебя,[2]И гибельно парит над нами злобы гений,Еще в зародыше все доброе губя.Себялюбивое, корыстное волненьеОбуревает нас, блаженства ищем мы,А к пропасти ведет порок и заблужденьеСвятою верою нетвердые умы.Поклонники греха, мы не рабы Христовы;Нам тяжек крест скорбей, даруемый судьбой;Мы не умеем жить, мы сами на оковыМеняем все дары свободы золотой.…Искусства нам не новы:Не сделав ничего, спешим мы отдохнуть;Мы любим лишь себя, нам дружество – оковы,И только для страстей открыта наша грудь.И что же, что оне безумным нам приносят?Презрительно смеясь над слабостью земной,Священного огня нам искру в сердце бросятИ сами же зальют его нечистотой!За наслажденьями, по их дороге смрадной,Слепея, мы идем и ловим только тень;Терзают нашу грудь, как коршун кровожадный,Губительный порок, бездейственная лень.И после буйного минутного безумья,И чистый жар души, и совесть погубя,Мы с тайным холодом неверья и раздумьяПроклятью предаем неистово тебя!

Стихи эти, правда, слишком явно навеяны страстным обвинением, которое великий поэт бросил перед тем в лицо русскому обществу (“Дума” Лермонтова появилась в том же 1839 году в январской книге “Отечественных записок”, то есть всего за полгода до цензорского разрешения сборника “Мечты и звуки”); и тем не менее нельзя отрицать, что в “Жизни” Некрасова слышится и оригинальная нота, искренний религиозный пафос; некоторые стихи не лишены и известной красоты и силы выражения. Во всяком случае, так может “подражать” далеко не всякий семнадцатилетний стихотворец…

Самую миссию поэта юный Некрасов понимает в возвышенном, почти экзальтированном смысле:

Кто духом слаб и немощен душою,Ударов жребия могучею рукоюБесстрашно отразить в чьем сердце силы нет,Кто у него пощады вымоляет,Кто перед ним колена преклоняет,Тот не поэт!

Кто юных дней губительные страстиНе подчинил рассудка твердой власти,Ho, волю дав и чувствам, и страстям,Пошел, как раб, вослед за ними сам,Кто слезы лил в годину испытаньяИ трепетал под игом тяжких бед,И не сносил безропотно страданья,Тот не поэт!

На Божий мир кто смотрит без восторга,Кого сей мир в душе не вдохновлял,Кто пред грозой разгневанного БогаС мольбой в устах во прах не упадал,Кто у одра страдающего братаНе пролил слез, в ком состраданья нет,Кто продает себя толпе за злато,Тот не поэт!

Любви святой, высокой, благороднойКто не носил в груди своей огня,Кто на порок презрительный, холодныйСменил любовь, святыни не храня;Кто не горел в горниле вдохновений,Кто их искал в кругу мирских сует,С кем не беседовал в часы ночные гений —Тот не поэт!

Не думаем, чтобы эти мысли были плодом одного только подражания романтической школе: в значительной степени это искренние юношеские мечты о высоком призвании писателя. Из другого стихотворения (“Изгнанник”) мы узнаем, что уже рано действительность грубою рукою прикоснулась к светлым мечтаниям поэта и он “очутился на земле”.

Ты осужден печать изгнаньяНосить до гроба на челе, —сказал ему тогда таинственный голос, —Ты осужден ценой страданьяКупить в стране очарованьяРай, недоступный на земле!И поэт не теряет бодрости; он даже полюбил свой крест:Теперь отрадно мне страдать,Полами жесткой власяницыНесчастий пот с чела стирать!

За туманно-романтической формой как будто чуется здесь и нечто автобиографическое (печальное детство; разрыв с отцом, бросившим юношу-поэта почти нищим на мостовой большого города), как будто слышится искренняя нота горделивой уверенности в том, что, и “очутившись на земле”, он не утратил стремления к идеалу: хотя бы “ценой страданья” он придет все же в обетованную землю!

Красавица, не пой веселых песен мне!Они пленительны в устах прекрасной девы,Но больше я люблю печальные напевы… —

читаем в другой пьесе, интересной в том отношении, что здесь впервые выступает образ матери Некрасова, воспетый им позже в таких чудных трогательных стихах. Унылый напев, объясняет поэт, в особенности мил ему потому,

Что в первый жизни год родимая с тоскойСмиряла им порыв ребяческого гнева,Качая колыбель заботливой рукой;Что в годы бурь и бед заветною молитвойНа том же языке молилась за меня;Что, побежден житейской битвой,Во власть ей отдался я, плача и стеня…

Следует еще отметить глубокую религиозность, характеризующую сборник “Мечты и звуки”. В каждом почти стихотворении встречаем упоминание о Боге, о молитве, о необходимости “путь к знаньям верой осветить” и “разлюбить родного сына за отступленье от Творца”. Дух сомнения представляется Некрасову злым духом, и он советует не вверять сердца “его всегда недоброму внушенью”:

Порыв души в избытке бурных сил,Святой восторг при взгляде на творенье,Размах мечты в полете вольных крыл,И юных дум кипучее паренье,И юных чувств неомраченный пыл —Все осквернит печальное сомненье!

Напомнив еще раз читателю, с какой точки зрения оцениваем мы “Мечты и звуки”, резюмируем теперь наше общее впечатление. Книжка эта является, по нашему мнению, не столько продуктом сознательного литературного подражания романтической школе, сколько зеркалом детски неопытной и наивной, но глубоко искренней, религиозно и поэтически настроенной юной души. Слабые в художественном отношении, стихи эти обнаруживают тем не менее богатый запас нетронутой душевной силы и свежего чувства. Позднейшему, знаменитому Некрасову, кроме плохой формы, положительно нечего в них стыдиться: по альтруистически возвышенному настроению своему “Мечты и звуки” являются именно подготовительной, “низшей стадией” его творчества, отнюдь не звучащей в нем диссонансом. И нам кажется, что знакомство с этой “детской” книжкой Некрасова делает менее странным факт “внезапного”, как обыкновенно думают, превращения посредственного рассказчика и куплетиста в первостепенного лирика.